художник прибил себя на площади (8 видео)

Содержание

«Сдать свою позицию — это гораздо хуже»: Зачем Пётр Павленский режет уши и зашивает себе рот
В 2011–2012 годах 30-летним казалось, что можно что-то изменить; к 2015-му многие смирились с выбором между «валить» и «не отсвечивать».
Москвина, считает Павленский, уничтожают за то, что он посягнул на прерогативу РПЦ говорить от лица мёртвых и отказался смириться с одиночеством.
Приколотить себя к Красной площади — безумие или искусство?
Художники, критики, искусствоведы, писатели и режиссер обсуждают радикальную акцию Петра Павленского
Что надо знать: Петр Павленский
О самом известном российском художнике-акционисте последних лет рассказывает Анна Матвеева.
🎦 Видео

Видео:«Художественный активизм» ПавленскогоСкачать

«Сдать свою позицию — это гораздо хуже»: Зачем Пётр Павленский режет уши и зашивает себе рот

«Павленский — художник, который прибил свои яйца к Красной площади» — факт, известный даже тем, кто думает, что художник вообще-то должен рисовать. О нём пишет англоязычная «Википедия» и издания в диапазоне от The Washington Times до Daily Mail, а культурные институции уровня «Гаража» включают документации его работ в исследовательские проекты. Правда, пока что большинство ограничивается описанием «эпатажных» акций, и только сам Павленский в интервью и лекциях терпеливо объясняет их смысл. Мария Михантьева пообщалась с художником, его соратниками и оппонентами и попробовала разобраться, что стоит за громкими заголовками, политическими лозунгами и строчками уголовного дела.

Ясным воскресным днём молодой человек, одетый во всё чёрное, подошёл к Институту судебной психиатрии им. Сербского. Он уже приходил сюда накануне — осматривал окрестные дворы, искал камеры наружного наблюдения. Ещё раньше внимательно изучил фотографии здания. Теперь же, остановившись у пожарной лестницы, почти мгновенно разделся догола, убрал одежду в рюкзак, достал из него устрашающих размеров нож, рюкзак отшвырнул подальше и быстро взобрался на стену. Уселся, свесив ноги, левой рукой оттянул мочку правого уха, полоснул ножом — и замер, глядя прямо перед собой.

«Нож отделяет мочку уха от тела. Бетонная стена психиатрии отделяет общество разумных от безумных больных… Вооружаясь психиатрическими диагнозами, бюрократ в белом халате отрезает от общества те куски, которые мешают ему установить монолитный диктат единой для всех и обязательной для каждого нормы». Когда СМИ начнут выпускать новости, начинающиеся со слов «скандальный» и «эпатажный», придётся им процитировать и это пояснение, составленное художником Петром Павленским и распространяемое в социальных сетях его друзьями.

«Пусть Павленский научится писать картины, как Ван Гог, а потом уже с ушами своими разбирается, — возмутится депутат и защитник традиционных ценностей Виталий Милонов. — Это не искусство, это диагноз». «Павленский — акционист, чьи работы идеально ложатся в наше время», — напишет правозащитница и участница группы Pussy Riot Надежда Толоконникова. И добавит: «Главное завоевание Павленского — Russia Today и „Вести“ называют его художником. Художником!»

Павленскому 31. Он принадлежит к поколению, которое ходило в школу в лихие девяностые, взрослело в нефтяные нулевые, а в середине десятых обнаружило себя в стране, где посадить могут за неправильное поведение в храме или чих на портрет должностного лица. Большинство верит, одобряет и поддерживает; меньшинство отвечает митингами, согласованными с властями. В 2011–2012 годах 30-летним казалось, что можно что-то изменить; к 2015-му многие смирились с выбором между «валить» и «не отсвечивать».

На бедной почве всегда произрастает мощное протестное искусство, но большая часть новых великих художников застревает в «узких кругах» и приятных компаниях себе подобных, поддаётся соблазнам коммерческого искусства или уходит в прямое политическое действие. Художник Павленский равноудалён от всех этих вариантов. Его знают, его акции обсуждают и, даже когда воспринимают их как выходку нелепого придурка, интуитивно понимают (или хотя бы переживают). Он сознательно не связывается ни с какими политическими силами или капиталами, живя в абсолютной свободе и такой же бедности. Но главное — он смог хакнуть власть и сделать так, чтобы полицейские, следователи, бюрократы всех мастей стали его соавторами.

— Чтобы быть художником, нужно уважать церковь и пить водку. А, ещё рыбалка. В общем, надо быть таким «нормальным мужиком».

За окнами снегом заметает «Апрашку» — дикий рынок, занимающий целый квартал исторической застройки почти в центре Петербурга. Пётр Павленский кидает в чашку щепоть туго скрученных чайных листьев из жестяной банки с иероглифами.

— Вершина карьеры — расписать храм. Или преподавать, — он заливает листья крутым кипятком и попутно рассказывает, как учился на художника.

Начиная с десятого класса то прогуливал, то оставался на второй год, потом ушёл в вечернюю школу, но посетил её всего три или четыре раза. Освободившееся время тратил на самообразование — ходил с друзьями в музеи, в Дом кино и читал всё, что попадалось под руку, от Кафки и Камю до Берроуза и Уорхола. Когда пришло время куда-то поступать, подумал: «Чем я вообще хочу заниматься? Рисовать люблю», — и пошёл в Художественно-промышленную академию имени Штиглица, в народе — «Муху». Он был наивен и, как многие, считал, что «рисовать» и «искусство» — понятия одного порядка.

Павленский поступил на факультет дизайна. Ему нравились теоретические предметы, которые полностью перестраивали сознание, но через два года на горизонте замаячила специализация — то есть надо было решить, чьи заказы выполнять всю оставшуюся жизнь. Работать от зарплаты до зарплаты и строить карьеру он не собирался — перед глазами стоял пример отца, который так и жил, но ничего не достиг, начал заливать и заедать разочарование и умер у холодильника в 49 лет, подавившись куском сырого мяса. Павленский хотел быть художником и решил продолжить обучение на факультете монументального искусства — самом традиционном, самом сложном для поступления и самом престижном. На подготовку и поступление ушло полтора года.

В 2011–2012 годах 30-летним казалось, что можно что-то изменить; к 2015-му многие смирились с выбором между «валить» и «не отсвечивать».

Примерно тогда же он познакомился с Оксаной Шалыгиной (встретил её в баре и тут же начал лезть с непристойными предложениями; она подумала: «Почему бы и нет?» — через полтора года у пары родилась дочь Алиса, ещё через два — Лиля). Оксана называет себя главой издательского дома, который сама же вместе с Павленским и основала; о своём прошлом говорит туманно. Их отношения никак не оформлены. «Слово „жена“ — это социально-политический конструкт, — объясняет Оксана. — Меня можно назвать подругой, близким человеком, соратницей». Сам Павленский говорит так: «человек, с которым у меня нет противоречий».

На втором курсе Павленский понял, что хвалёная «монументалка» готовит ремесленников, способных лишь оформлять интерьеры. «Людей обрабатывают, форматируют, — говорил потом в интервью. — И за шесть лет из потенциально хороших художников делают обслуживающий персонал». Когда был объявлен очередной набор в Школу молодого художника института «Про Арте», он подал заявку.

«Про Арте» — известное в арт-среде заведение, через которое прошли если не все, то большинство успешных петербургских художников. Конкурс в 2012/2013 учебном году составлял шесть человек на место. Павленский поступил, но и там не было счастья:

— «Про Арте» — тот же самый порожняк. Там учат заполнять грантовые заявки и генерировать стерильный контент, потому что ни один грантодатель не пойдёт на конфликт с системой.

В итоге Павленский не окончил ни академию, ни школу. Принципиально: получить диплом значило бы для него стать сертифицированным стандартом. Из «Мухи» он ушёл за год до конца, из «Про Арте» — через полгода после начала обучения. Позже в статье «О фатальной стандартизации практик современного искусства», написанной для их с Оксаной журнала, он будет ругать выставки за стерильность, кураторов — за поверхностность, художников — за стремление к комфорту, а современную систему искусства сравнит с культурной политикой сталинского режима. Хотя в одной проартевской выставке — в рамках Московской биеннале молодого искусства — всё-таки успеет принять участие.

Однажды в «Мухе» Павленскому задали тему «Апокалипсис», и он вместо очередного Судного дня изобразил на холсте женские гениталии, представив, как выглядит конец света для не родившегося ребёнка — преподаватели возмущались и взывали к христианской этике. За заданиями на религиозную тему следовали задушевные беседы о духовности. Воспоминания об этом выводят Павленского из себя: «Я видел, как мои друзья попадают в сложные ситуации. И всегда рядом оказываются какие-то непонятные люди, которые тащат в церковь. Проходит год — человек начинает говорить штампами, мыслить шаблонами».

Он пытался спорить (напиравшим на этику преподавателям напоминал о таком достижении христианства, как инквизиция) и троллить. В конце августа 2012 года в газете «Мой район» было опубликовано открытое письмо Павленского к протоиерею Всеволоду Чаплину. Он предлагал объединить усилия «для создания совместной исследовательской лаборатории по изучению суггестивного воздействия звуковых и визуальных раздражителей на когнитивные процессы человеческого мозга».

— Золото, иконы, запах ладана — это же всё вводит человека в определённое психологическое состояние, он становится особенно восприимчивым к проповедям, — объясняет Павленский, и по тому, как он говорит, непонятно, иронизирует он или всерьёз считает храмы местом вербовки зазевавшихся граждан.

Осенью 2011 года полицейские нашли в квартире нижегородского учёного Анатолия Москвина три десятка мумифицированных женских тел. Краевед и полиглот, автор путеводителей и газетных публикаций выкапывал из могил мёртвых девушек, мумифицировал и держал у себя дома в качестве воспитанниц за неимением родных детей. Суд признал Москвина опасным для общества шизофреником; Павленский увидел в нём героя, бросившего вызов Церкви и государству.

Услышав вопрос про Москвина, Павленский оживляется: «Да, да, очень важный для меня персонаж!» Он рьяно защищает краеведа от обывательских нападок: у многих народов приняты такие отношения с умершими, которые показались бы нам шокирующими, это всего лишь вопрос культурных кодов. Москвина, считает Павленский, уничтожают за то, что он посягнул на прерогативу РПЦ говорить от лица мёртвых и отказался смириться с одиночеством. Через два года Павленский выставит фотографии мумий Москвина на партизанской выставке вместе с работами признанных деятелей искусства и заявит: «О нём можно говорить сколько угодно, но то, чем он занимался, очень близко к художественным практикам. Нужно раздвигать эти рамки — нормативность условна». А ещё через год его самого попытаются объявить сумасшедшим, и рамки нормативности превратятся в стены психиатрической больницы.

Покрытый татуировками и шрамами человек висит в воздухе на крюках, продетых через кожу в спине (к крюкам приделаны тросы, уходящие куда-то вверх). На лице у человека маска, он держит за руку маленькую Алису Павленскую, которая сидит на шее у папы. Выдающаяся биография — бродяжничество, драки, самодеятельный саспеншн — оставила отпечатки на покрытом татуировками и шрамами теле. Павленский запечатлел это тело на снимках для выставки «Гоп-арт», которую помогал организовать петербургскому художнику и куратору Кириллу Шаманову в культурном центре «Факел» в начале лета 2012 года.

Москвина, считает Павленский, уничтожают за то, что он посягнул на прерогативу РПЦ говорить от лица мёртвых
и отказался смириться с одиночеством.

Сначала эти фото отказались печатать, сочтя обнажённые мужские гениталии пропагандой гомосексуализма (закон о её запрете был принят питерским Заксобранием 7 марта 2012 года). Затем, уже после открытия выставки, в борьбу за нравственность вступил «Факел». Приехавший забрать собственные работы Павленский обнаружил на стёклах, под которыми находились фотографии, следы скотча — гениталии явно пытались заклеить.

В Москве в это время открывалась проартевская выставка, для которой Павленский сделал восковой слепок торса всё того же человека со шрамами. Здесь тоже не всё пошло гладко: изначально к слепку прилагался плакат с символическим рассказом о жизни и интересах персонажа, где православие соседствовало с фашизмом, но от плаката под давлением проартевских менеджеров пришлось отказаться. Сам слепок, как считает Павленский, специально поместили в такое освещение, чтобы не был заметен оттиск нательного креста — впрочем, куратор выставки Анна Буйвид эти обвинения отрицает: «Мы много разговаривали с Петром в процессе работы над проектом, думаю, он бы мне рассказал о комментариях со стороны институции. На выставке, которую я курировала на той же биеннале, был проект с намного более яркой религиозной отсылкой. Я прекрасно понимаю, что возможны нестыковки в передаче информации — ну или тотальная жажда цензуры».

«Я думаю, что тогда я сделал важные выводы относительно политичности и аполитичности религии и того, насколько эффективным фильтром является все это обилие сотрудников мира институционального искусства», — говорит Павленский.

Почти одновременно с сообщениями о нижегородском краеведе в сети появилось первое видео Pussy Riot на песню «Освободи брусчатку». Через несколько месяцев участницы группы зашли в храм Христа Спасителя, поднялись на солею и осуществили, как позднее говорили очевидцы, «бесовские дрыганья», что послужило поводом для их уголовного преследования. В деле Pussy Riot было всё, что Павленский ненавидел: попытки загнать искусство в рамки и торжество клерикализма. Когда участницы группы уже два месяца как сидели в СИЗО, он перевоплотился в им же самим придуманного персонажа — протодиакона Петра (в рясе, с окладистой бородой). Протодиакон устраивал «православные» перформансы и инсталляции и раздавал интервью, в одном из которых высказал мысль о том, что выступление Pussy Riot воспроизводило погром, учинённый в храме самим Христом (Мф 21:12).

«До [процесса] он не соотносил с собой лично события, которые разворачиваются вовне. Ему казалось, что есть он и его окружение, а где-то есть другие, и у них какие-то свои проблемы, которые с ним никак не пересекаются, — вспоминает Оксана Шалыгина. — Но именно тогда все эти фрагменты сплелись в душный узел, который стягивался все туже и туже, и если бы он ничего с ним не сделал, то узел стал бы удавкой».

В день открытия проартевской выставки прошла акция в поддержку Pussy Riot: девушку в ярком платье и балаклаве символически «распяли» у храма Спаса-на-Крови. А через десять дней, 23 июля 2012 года, Павленский зашил себе рот суровой ниткой и вышел к Казанскому собору с плакатом «Выступление Pussy Riot было переигрыванием знаменитой акции Иисуса Христа».

Видео:Прибившего гениталии к брусчатке Красной площади Павленского отпустилиСкачать

Приколотить себя к Красной площади — безумие или искусство?

Видео:Активист прибил свои гениталии к брусчатке на Красно...Скачать

Художники, критики, искусствоведы, писатели и режиссер обсуждают радикальную акцию Петра Павленского

COLTA.RU продолжает рубрику «Ответная реакция»: уважаемые нами люди отвечают на вопрос, горячо обсуждавшийся в последние дни.

В минувшее воскресенье петербургский акционист Петр Павленский приколотил себя за мошонку к булыжнику Красной площади, что стало темой номер один для обсуждения в Фейсбуке. COLTA.RU обратилась за комментариями к профессионалам современного искусства и просто интересующимся с вопросом:

Как вы оцениваете эту акцию — как безумие, хулиганство, политический протест или современное искусство?

Авдей Тер-Оганьян

Акции Петра Павленского — настоящее протестное искусство, о котором так много говорят сегодня. Политически это правый, либеральный протест, как и Pussy Riot. Политически мне это не симпатично. Если говорить об артистической стороне — это смешно. Не знаю, наивность это или глупость, но акция выглядит как нелепый гротеск на протестное искусство. Короче говоря — пошлятина.

Юрий Альберт

Это не безумие и не хулиганство. Это одновременно политический протест и современное искусство. Одно другому отнюдь не противоречит. Павленский уже выстроил убедительную линию работ, очень точных и сознательных.

Илья Будрайтскис

художник, историк, публицист

Говорить об акции Петра Павленского, а тем более давать ей оценку сейчас невероятно тяжело. Эта ответственность и проблематичность высказывания остро ощущается всегда, когда речь идет о человеке, рисковавшем собственным телом и находящемся в данный момент под арестом. Более того, эта высокая степень опасности продолжает сохранять открытым и вопрос о значении самой акции Павленского. У каждого из публичных действий, составивших недолгую, но уже очевидно яркую и трагичную историю нового российского политического акционизма — от «Войны» до Pussy Riot, — принципиальным оказывался именно момент воздействия на общество, способность активировать непроговоренные, спящие линии бесконечного множества его внутренних конфликтов. Это значение оказывается куда важнее, чем любого типа убедительные и жертвенные высказывания о «невозможности искусства», о чем сейчас говорят многие в связи с акцией на Красной площади. Напротив, подобное искусство оказывается возможным и подтверждает свою силу лишь тогда, когда открывает насильственный диалог с властью, принимающей суверенное решение о типе реакции. Так, акция Pussy Riot превратилась из объекта эстетических суждений в культурный и политический факт не в момент своего совершения, но тогда, когда через несколько дней где-то за закрытыми дверями было принято решение о жестком репрессивном ответе.

В этой зоне, выходящей за границы телесности художника, начинается — или не начинается — подлинная работа искусства. И именно в этом принуждении к диалогу заключается настоящий риск. Отказ от взаимодействия с противоположной стороны мгновенно способен поставить точку в истории, лишний раз утвердив за этой акцией бессильный статус «всего лишь» искусства. А ведь только выход за его пределы и может реализовать действительное страстное желание художника быть услышанным.

Олег Мавроматти

Отношусь крайне положительно. вот видео по теме:

Дмитрий Озерков

искусствовед, заведующий сектором современного искусства Государственного Эрмитажа

Протест — новая форма активности членов гражданского общества, постройка которого в Европе увенчала победу над фашизмом. Против гитлеровского режима никто не протестовал, в том числе и художники. Чем это окончилось — всем известно. Их искусство назвали «дегенеративным» и публично уничтожили. Сегодня имена этих художников известны всем, а их картины бесценны. Послевоенное свободное общество всем без исключения дает возможность выражать свой гражданский протест. Она есть у водителя и врача, у солдата и у полицейского. Протестующий водитель перегораживает дорогу: всем остальным, кто по ней едет, это не нравится и очень мешает. Профессия художника отличается от других профессий наличием свободного времени на то, чтобы всякий раз заново придумывать форму выражения своей гражданской позиции. Поэтому художники входят в историю своей страны (вспомните Юкио Мисиму), а водители — нет. Павленский — яркий художник-акционист, использующий свое тело для гражданского протеста.

Екатерина Дёготь

художественный критик, куратор

Это политический протест, который облечен в формы современного искусства, чтобы сделать его более заметным, — в сегодняшнем обществе к искусству привлечено большее медийное внимание. То есть это такое символическое самосожжение, и очень надеюсь, что до настоящего дело не дойдет, хотя что-то мне подсказывает, что Россия, к сожалению, на этом пути.

Линор Горалик

писатель, поэт, журналист

Мне кажется, эта акция лежит в русле исторической художественной традиции, в которой художник использует свое тело как материал для творчества, с одной стороны. С другой стороны, она точно так же лежит в русле исторической художественной традиции, в которой художник выступает в качестве публичного акциониста в публичных местах. Тут я особо ничего интересного не скажу.

Такие акции, безусловно, имеют один значительный плюс вне всякого разговора о наличии или отсутствии у них художественной значимости — они действительно привлекают внимание медиа. И если считать, что человек совершает эту акцию, поскольку испытывает потребность привлечь внимание медиа к какой-то проблеме, то мы видим, что этот метод оказался эффективным. В остальном я не чувствую себя вправе давать оценку личному выбору конкретного художника.

Елена Ковылина

На мой взгляд, с художественной точки зрения акция слишком прямолинейная, в ней недостает интеллектуальной изысканности и собственно художественности. Мне жаль, что у массового зрителя перформанс будет теперь вызывать ассоциации с исключительно грубым политическим жестом (Красная площадь, полиция, физическое увечье и т.п.).

Обсуждаемое нами высказывание является некоей политической акцией, инструментом идеологического сопротивления, который в сложившейся акционистской традиции так или иначе причисляется к современному искусству. Однако в последнее время я не согласна ни идеологически, ни художественно с этой традицией. Я считаю, что изменить мир возможно только с помощью утверждающих жизненные ценности художественных жестов, но никак не разрушительных и деконструирующих.

Павел Бардин

С моей точки зрения, это акт искусства. Те, кто отчаянно не принимает акцию и критикует за бессмысленность и антихудожественность, на самом деле подтверждают, насколько сильным оказалось ее воздействие. Критики как раз зафиксировались на той боли и том страхе, о которых в своем заявлении пишет Павленский. В том, что он делает, есть своя эстетика. Для большинства — антиэстетика, но она явно существует. Если бы не было сопроводительного текста, можно поставить под сомнение здравый смысл автора, а так все рассуждения о психической болезни спекулятивны. Что такое норма и патология, насколько люди, которые позволяют себе ставить диагнозы, соответствуют критериям социальной и психической нормы? Другое дело, что я никак не отношусь к арт-активизму. Это направление — не мое. И собственное тело как объект экспериментов для меня некая другая реальность, в которой не мыслю ни себя, ни близких. Но это не отменяет признания чужого взгляда и метода — зацепило мощно: это провокативно и очень больно. Художник последователен, он не частит, и каждая акция им филигранно продумана. Это, безусловно, вызывает уважение, и под теми словами, которые он написал в своем заявлении, подпишутся очень многие. Я не готов так радикально привлекать внимание общественности к проблемам, но если кто-то это делает, почему бы не поддержать человека вместо того, чтобы предъявлять претензии. У меня очень четкая позиция на этот счет: я против акций, которые наносят прямой вред другим, но если человек наносит вред сам себе, осознанно, отвечает за последствия и делает это с целью — у меня не может быть претензий.

Елена Костылева

Я в восторге от акции. Мы все себя так чувствуем — как будто наши яйца прибиты гвоздиком к Красной площади. Я выросла не в Москве, нам Красную площадь показывали в программе «Время», и на эту картинку налипло множество личных воспоминаний. Поэтому мне важно все, что происходит на Красной площади. Еще ее показывали, когда умирал очередной генсек.

Полина Осетинская

Я затрудняюсь дать оценку этой акции, потому что у меня нет к ней однозначного отношения. Мне кажется, что это скорее безумие, совмещенное с протестом, нежели что-то другое. Понятно, что это акционизм, но он же тоже бывает разного рода. Я искренне надеюсь, что у него нет психических патологий, все будет в порядке.

Кира Долинина

Не вижу четкой границы между последними двумя пунктами. Я считаю, что Павленский последовательно говорит с нами о том, что максимально больно в нашем обществе. Его инструмент как художника — его тело. Его удары очень точны. Отсюда бурная реакция. Худо, что вместо того, чтобы обсуждать его месседж, вокруг сплошь и рядом непонимание самой сути подобного искусства. Дикая все-таки неграмотность.

Игорь Скалецкий

Наше творчество лежит в разных плоскостях, и вообще я человек, далекий от политики, российской тоже. Но с эстетической точки зрения акция удачная, она смотрится, она заставляет сопереживать. Наиболее убедительный по исполнению из русских художников-акционистов.

Владимир Овчаренко

предприниматель, основатель и директор галереи «Риджина»

Во-первых, жест молодого человека, бунтующего и неравнодушного. Во-вторых, перформанс, уж какого качества, искусствоведы разберут по косточкам. В-третьих, пример для многих политиков, как можно завоевывать общественное сознание с минимальным ресурсом. И главное — надеюсь, парень сделал это искренне…

Мария Рогулева

Акция Петра Павленского отсылает к произведению Ивана Дмитриевича Шадра «Булыжник — оружие пролетариата» (1927). Я мало знакома с творчеством художника Павленского, но мне представляется глубоко символичным такое, возможно, не вполне осознанное обращение к классическому сюжету пролетарского искусства. Если мощный шадровский рабочий сумел превратить булыжник в орудие революции, то сто лет спустя место героя занял бледный, непонятый современниками интеллигент, который способен только прибить к брусчатке свою мошонку. Мне неизвестны политические взгляды художника Павленского, но нашей левой интеллигенции определенно есть над чем задуматься. Акция на Красной площади напоминает также о недавнем прошлом — об осени 2011 года, когда группа Pussy Riot выступила с песней «Освободи брусчатку». Приведем здесь цитату из песни: «Разомни мышцы рук и ног, / Полицейский лижет у тебя между ног». Внимательный читатель заметит, что настроение этого произведения отличается от эмоционального содержания акции Петра Павленского. Уместен ли здесь исключительно гендерный анализ или стоит поговорить об изменении политического климата в стране за прошедшие два года? История рассудит.

Лев Рубинштейн

поэт, публицист, литературный критик

Расцениваю ее как искусство по той причине, по какой сам автор акции так ее расценивает. В современном искусстве ситуация сейчас так обстоит, что по чисто внешним признакам невозможно определить — одно и то же действие может быть искусством, а может быть и не искусством. Это, разумеется, искусство, потому что это сделал художник, сделал сознательно, и я уверен, что никакая психопатия в этом не участвовала. Это вполне продуманное действие, к тому же, на мой взгляд, очень мощное. Это довольно сильная штука, и, судя по реакции противной стороны, она сработала. Я боюсь, что, как всегда, власть начнет к нему применять всякие судебно-репрессивные меры. С одной стороны, я бы этого очень не хотел. С другой стороны, если абстрагироваться от всяких личных человеческих обстоятельств, с точки зрения искусства (если вынести за скобки реального человека) какая-нибудь судебная расправа к этой работе очень бы много прибавила. Это как величие и масштаб того, что сделали девушки из Pussy Riot: если бы все сошло на тормозах, это была бы всего-навсего забавная акция, а сейчас она воспринимается как эпохальная.

Фаина Балаховская

искусствовед, художественный критик

Искусство. Мощный, страшный, жертвенный образ. Очевидно не укладывающийся в довольно узкие рамки политического протеста. И с умом вроде сделано. И где тут хулиганство — никого не обижал, наоборот — даже в милиционерах пробудил сочувствие.

Александр Шабуров

художник, участник российской арт-группы «Синие носы»

Начну издалека. В Советском Союзе существовали государственная идеология и нормативный художественный метод — соцреализм. Все художники, его придерживавшиеся, были объединены в творческие союзы, получали госзаказы и гонорары за них. Другие художники сидели в подвалах, внутренне сопротивлялись этому методу и этой идеологии, зато чувствовали себя героями. И те, и эти были бойцами идеологического фронта.

Сейчас, к сожалению, с новыми идеологиями в обществе никакой ясности нет, да и искусство от них далеко. Поэтому художники выглядят «кустарями-одиночками без мотора». Маргиналами-индивидуалистами, совершающими какие-то абсурдные выходки. Я — за то, чтобы искусство выглядело более осмысленной деятельностью.

По вашему рассказу мне трудно понять смысл акции Петра Павленского. Может, это что-то, направленное против Красной площади или Кремля. Возможно, через много лет это будут превозносить, как самосожжение какого-то неуравновешенного студента на Вацлавской площади в Праге. Но пока это выглядит как какой-то дурной анекдот, к тому же связанный с членовредительством. Гениталии желательно поберечь.

Хотя я видел художников, прибивавших себя гвоздями с более понятной целью. Например, художник Олег Мавроматти, который прибивал себя гвоздями к кресту. Со слов это тоже выглядело как какая-то дикость, как извращение. А когда я увидел это в реальности, оказалось, что, во-первых, он делает это профессионально с медицинской точки зрения. Ему гвозди между костей кисти вбивали, чтобы не нанести уродство. Дырки-то скоро зарастут. А во-вторых, это было про то, что художник может что-то транслировать, только испытывая настоящую боль.

Знаете, есть такая расхожая шутка, что художник должен быть голодным. Насчет ее у меня никакого мнения нет, но что-то свербеть у художника должно. Вот Мавроматти об этом нам и говорил. Без дураков, зато с ясными культурно-историческими аллюзиями. После этого Мавроматти, правда, пришлось эмигрировать в Болгарию, потому что на него, кажется, подали в суд, как и на его предшественника Авдея Тер-Оганьяна.

Анна Монгайт

Как современное искусство, но автор — очень слабый художник.

Милена Орлова

Для меня недавняя акция человека Павленского на Красной площади — не откровение, а часть уже очень давней традиции — и акционизма, и политически-художественных выступлений на Красной площади, восходящей к демонстрации против вторжения СССР в Чехословакию в 1968 году. В работе с телом этот художник явно апеллирует и к венским акционистам 1960-х (назову только Германа Нитча, чья выставка не так давно проходила и в Москве), и к опыту «жестких акций» Марины Абрамович, звезды мирового перформанса (чья огромная ретроспектива также недавно прошла в Москве), и к московскому акционизму 1990-х годов. В качестве непосредственных предшественников этого художника я бы назвала акцию группы ЭТИ (Анатолий Осмоловский и Ко) на Красной площади в 1991 году, когда телами участников было выложено слово «Х*Й» напротив Мавзолея, и акцию Александра Бренера на Лобном месте «Ельцин, выходи!». С другой стороны, такими членовредительскими акциями занималась в середине 90-х группа «Секта абсолютной любви» (Олег Мавроматти, Император Вава) — они зашивали себе рты, вырезали на груди ножиком символы веры, и в конце концов Мавроматти приколотил себя к кресту (акция «Я не сын божий»).

Все эти аналогии совсем не означают вторичности нынешней акции — ведь когда живописец пишет в миллионный раз натюрморт, его никто не обвиняет во вторичности, если этот натюрморт хорошо написан.

Мне очень странно и печально, что даже просвещенные, интеллигентные люди не воспринимают акционизм, такого рода телесное искусство как часть истории искусства, один из устойчивых жанров. И вместо того, чтобы разобраться в нюансах акции (натюрморта), начинают спорить о том, искусство ли это. С другой стороны, такая реакция показывает, что акционизм остается одним из самых действенных инструментов современного искусства. Хотя лично мне акция «Фиксация» кажется чересчур академичной и, как бы сказать помягче, излишне эротизированной. Мне кажется, половые ассоциации мешают ее политическому месседжу. Если продолжать аналогии с натюрмортом, то вместо красных гвоздик нам преподнесли букет белых лилий. Но смелость художника я всегда уважаю.

Егор Кошелев

Я воспринимаю акцию Петра Павленского именно как художественное высказывание. Есть, конечно, соблазн трактовать ее как социальный жест, и, должен признаться, сперва я и сам ему поддался. Однако, анализируя отдельные детали и реакцию общества (думаю, справедливо предположить, что художник рассчитывал на максимально широкий резонанс), приходится признать следующее — в качестве социального жеста акция в основном воспринята не была, и тому есть объективные причины. Первая — собственно генитальная тематика. Для подавляющего большинства людей это непреодолимое препятствие в восприятии послания художника. Можно обвинять народ в лицемерии и ханжестве, высокомерно морщиться от простоватых острот на заданную тему, но надо помнить, что в этом смакующем соленые шуточки народе можно найти отзывчивость и понимание другими, пусть не столь эффектными, средствами. Так что если цель — обратить внимание российского общества на его печальное положение, продемонстрировать ему наглядный образ апатии и бессилия, достигнуть ее не получилось — подавляющая часть увидевших запись перформанса восприняла происшедшее однозначно: «Больной на всю голову чувак прибил к брусчатке яйца». Все, дальнейший ход мысли прегражден чудовищным фантомом изувеченных артистических яиц, и преодолеть его нормальный (т.е. не принадлежащий художественному сообществу) человек едва ли сможет. Он и пытается, возможно, собрать остатки воли и дойти до сути авторского замысла, но, столкнувшись с вопиющим членовредительством, кидается прочь, вопя на все лады: «Яйца прибили, прибили яйца, гвоздем к брусчатке — ЯЙЦА-ЯЙЦА-ЯЙЦА-ЯЙЦА. » И вот тут не дай же Б-г еще бедолаге наткнуться на памятливого гражданина, который невзначай мурлыкающим голосом напомнит о злополучной мороженой курице, вагинально похищенной из супермаркета участницей известной группы акционистов. Тут и вскроется сатанинский план всенародного оскопления, зашифрованный в действиях авангардистов, — яйца на брусчатку, замороженную курицу в вагину. Общественная апатия, говорите? Да кто об этом думать будет после такого. Не стоит удивляться, если в выставочные залы публика попроще возьмет за правило наведываться в «ракушках» и «поясах невинности» — мало ли что, вдруг художники рядом окажутся. Я позволил себе немного пофантазировать, чтобы как можно яснее показать реакцию обычного человека — он видит здесь прибитые яйца, с оттягом, душевно так произносит какое-нибудь ругательство, пишет ругательный же коммент — и на этом диалог заканчивается. Суть же авторского замысла в полной мере воспринимают те же несколько сотен человек, что представляют российское художественное сообщество.

Вторая причина, о которой нужно сказать, — акция вышла на удивление эстетской, красивой. В этом ее несомненный плюс как художественного произведения и бесспорный минус как социального жеста. Нельзя не отметить выразительность самого тела художника — сравните его с телом любого нашего перформансиста 90-х: сознательно или нет, но художник очень эффектно себя представляет, точно находит позу и выдерживает ее. Кажется, Павленский самолично овеществляет образы европейского декаданса начала прошлого века, перевоплощаясь в скульптуру Лембрука или Минне. Я могу этим искренне восторгаться, но не могу и не признать неуместности подобного подхода для трансляции заявленных в авторском манифесте тем. Думаю, упомянутые моменты также превосходно осознаются господами по ту сторону добра и Уголовного кодекса — отсюда столь неожиданная мягкость в решении судьбы художника. Власть отлично понимает, что сегодня художник почти безвреден для нее, поскольку мало кого всерьез интересует вне своего небольшого творческого гетто. Случай с «Пусси Райот» был экстраординарен прежде всего тем, что авторский жест был осуществлен за пределами территории искусства. Павленский реализовал, бесспорно, одну из лучших акций последнего времени. Оставаясь именно в рамках искусства, он затмил прочих акционистов своего поколения бескомпромиссностью творческих приемов, неожиданно привнес в современный русский перформанс особый эстетизм формы, но не сумел добиться понимания за пределами узкой артистической тусовки.

Антон Литвин

Акция Петра Павленского 10 ноября на Красной площади для меня однозначно является политическим протестом. Акции против президента, государства, силовых структур, коррупции и прочих реалий современности делают многие, и они происходят довольно часто. Достаточно вспомнить наш «Пленэр» напротив Кремля, реконструкцию движением «Солидарность» акции 1968 года «За вашу и нашу свободу» в августе, в сентябре был Greenpeace, в октябре — Путлер. Просто когда выступают художники, акция становится более точной, продуманной и четкой. И, как следствие, у нее больший резонанс. А именно резонанс является сегодня критерием успеха в политическом активизме. Для меня лично акция Петра отсылает к самосожжению чешских студентов Яна Палаха и Яна Заяца в Праге в январе-феврале 1969 года, поскольку их задачей также было желание разбудить общество и подтолкнуть его к сопротивлению.

Глеб Напреенко

художественный критик, историк искусства

Тело в этой и других акциях Павленского играет роль тупика политики, исключительно ее жертвы. Так же устроен и мазохизм венских акционистов. И они, и Павленский в своей жертвенности замкнуты на себе, нарциссичны. И проблема в том, что эта герметичность нарциссизма очень подходит для упаковки акции в безопасную товарную форму — даже вопреки первоначальным интенциям авторов. Так у работ Павленского возникает налет стильности, эдакого готического эстетства. Тупик превращается в картинку.

Какие альтернативы такому подходу? Тело может быть также не тупиком, а источником политики, территорией, через которую проходит ее разлом и становится видим ее небезопасный потенциал, потенциал продуктивного разногласия. Но, несомненно, эта акция — один из важных симптомов нашего времени, когда даже те люди, которые считают необходимым что-то говорить о политике, порой могут только декларировать невозможность высказывания, как то сделал Павленский. Это симптом атомизации общества, ведущей к бессильному одиночеству перед лицом политического насилия.

Дмитрий Венков

Я не думаю, что могу сказать по этому поводу что-либо за пределами банальности. Как гражданин, я, конечно, радуюсь любому вызову нашему чудовищному режиму и приветствую осмысленные проявления гражданской позиции. Но при этом нахожусь в неуверенности относительно статуса этой акции в поле искусства. Возможно, потому, что в текущей медийной ситуации действие сильнее любой экспертной оценки. Политический активизм может напрямую взаимодействовать с обществом, минуя властные фильтры как внутри, так и снаружи современного искусства. Не знаю, насколько вам поможет такая мысль, но, в общем, можете считать, что я высказался.

Владимир Паперный

писатель, культуролог, архитектурный критик

Акция относится к тому же жанру, что и акция Герострата. Тот разрушил храм, этот разрушает свое тело. Храм восстановили, мошонку зашили. Результат: неделю о Петре Павленском будут писать все СМИ (никакой другой цели у такой акции нет), потом забудут, пока он еще чего-нибудь себе не отрежет или не пришьет, что было бы намного интереснее.

Евгений Горный

писатель, журналист, философ

Если безумие состоит в том, что люди предпочитают реакцию, т.е. действие обусловленное, акции, т.е. действию свободному, то пожалуй. Но поскольку это явление столь распространенное, то это скорее банальность, нежели безумие. Дальнейшим развитием этой акции может стать коллективное прибивание мошонок и зашивание вагин большой группой людей с белыми лентами на рукавах и татуировкой «Раб Путина» на лбах.

Хулиганство определяется как вандализм, нанесение ущерба чужой собственности и «грубое нарушение общественного порядка», заключающее в себя «открытое выражение неуважения к устоявшимся нормам общества». Если считать мошонку художника государственной или общественной собственностью, то это хулиганство. Если нет — то это его личное дело. Что же касается нарушения и неуважения, то теперь в России столь многое подпадает под это определение, что какую-то выдающуюся специфику в перформансе Павленского усмотреть с точки зрения так называемых законов весьма затруднительно.

Политический протест есть публичное выражение несогласия с теми или иными явлениями в политической сфере, осуществляемое вербально или посредством действия. Является ли то или иное высказывание или действие политическим протестом, определяется в значительной степени субъективно. Если Павленский утверждает, что его перформанс — это политический протест, значит, так оно и есть.

Наконец, если под современным искусством понимать воспроизведение идей и приемов глубокой старины, будь то перформанс 60-х или философские жесты древних греков, то представление на Красной площади, несомненно, к нему относится. Также его можно рассматривать как мимическую постановку бородатого анекдота про зайца и медведя на пеньке, что весьма актуально и инновационно.

Подготовили Юлия Рыженко, Тамара Великоднева

Видео:Художник прибил свои яйца к Красной площади!!!Скачать

Что надо знать: Петр Павленский

Видео:Художник Павленский эмигрировал из РоссииСкачать

О самом известном российском художнике-акционисте последних лет рассказывает Анна Матвеева.

Петр Павленский. Отделение. 19 октября 2014. Архив Петра Павленского

Петербуржца Петра Павленского художественные критики общим решением уже объявили самым значимым художником прошлого года. Он один из немногих современных авторов, чье имя на слуху даже у тех, кто никогда и никаким искусством не интересовался. Массмедиа широко разносят информацию о его публичных акциях. Четыре из них знакомы уже, кажется, всем: «Шов» (протестуя против приговора участницам группы Pussy Riot летом 2012 года, художник грубой ниткой зашил себе рот перед Исаакиевским собором в Петербурге); «Туша» (весной 2013 года он голым лежал в коконе из колючей проволоки перед входом в здание Законодательного собрания Санкт-Петербурга); «Фиксация» (в феврале 2014 года художник прибил собственную мошонку гвоздем к брусчатке Красной площади в Москве, отражая политическую апатию российского общества, которое «взяли за яйца», а оно даже и не пискнуло); и вот теперь — «Отделение», когда Павленский, сидя на заборе Научного центра социальной и судебной психиатрии имени В.П. Сербского в Москве, отрезал себе ножом мочку уха в знак протеста против возрождения карательной психиатрии в России. Он знает, о чем говорит: после почти каждой акции Павленскому назначают осмотр у психиатров, сейчас на его счету уже четыре освидетельствования и одна полноценная психиатрическая экспертиза. Впрочем, психиатрия пока не спешит расчехлить свой карательный арсенал: все без исключения врачи признали Павленского психически здоровым, а его акции — вменяемым выражением личной позиции.

Из-за такого широкого медийного освещения фигура Павленского вызывает множество вопросов. Кто этот человек? На каком основании он называет себя художником? (Главный вопрос внехудожественной публики: «А рисовать-то этот “художник” умеет?») Чем занимался и занимается еще, помимо кровавых членовредительских акций? Мы попробуем на них ответить.

Кто этот человек и умеет ли он рисовать?

Петр Павленский родился в 1984 году, сейчас ему 30 лет. Получил профессиональное художественное образование, даже два: одно классическое, второе — нет. Учился в Санкт-Петербургской художественно-промышленной академии им. Штиглица — знаменитой «Мухе» — по классу монументальной живописи. То есть рисовать он умеет, и умеет хорошо: бездарей там не держат. Кроме того, учился и современному искусству в Институте «ПРО АРТЕ» — одном из немногих в Петербурге и России образовательных учреждений, связанных с актуальным искусством и искусством новых технологий. Ни «Муху», ни «ПРО АРТЕ» Павленский не окончил, из идеологических соображений покинув их перед самым выпуском: « Художественному образованию я посвятил в общей сложности около десяти лет. Это дало мне две важные вещи: во-первых, немного полезной информации, а во-вторых, показало мне механику ломки личности и уничтожения потенциала художника как такового, превращение художника в обслуживающий персонал для декоративной надстройки режима. Той надстройки, которая скрывает механику власти. Все эти учебные заведения воспитывают, по сути, художников-оформителей. — Оформителей чего? — Фондов, грантов, музеев, галерей и прочих приятных декораций для времяпрепровождения. Это сродни проституции: художники начинают мыслить категориями заказчика, чем он богаче — тем желаннее, тем больше они хотят его удовлетворить. Государство, конечно, — самый желанный заказчик, у него больше всего денег. Труд художника превращается в содержание менеджерского состава галерей и фондов. В вузе я видел людей, которые могли бы сделать много интересного, а их ломают, формируя коммерческие мышление и ценности. По этим соображениям я принципиально не закончил “Муху”, уйдя с пятого курса и не получив диплом, потому что диплом — это фактически сертификат о соответствии этому стандарту, где ты подписываешься, что с ним соглашаешься. Это губительно для художника, и я много от чего себя уберег, выйдя оттуда. То же самое с “ПРО АРТЕ” ».

А что он нарисовал?

Ранние работы Павленского, пока он не перешел к акционизму, представляли собой фотографии и коллажи. Уже тогда, в период обучения в «ПРО АРТЕ», Павленского интересовали социальная проблематика и человеческое тело как ее медиум. Проект «Картография», сделанный для выставки «OCULUS ДВА», проходившей в рамках Московской биеннале молодого искусства в 2012 году, представлял фотографии рубцов на обнаженных человеческих телах как летопись насилия. Проект абсолютно не политический, и был посвящен личной человеческой истории, отпечатанной на теле в виде ран и шрамов. Однако, по словам Павленского, даже он вызвал негативную реакцию: « Несколько шрамов были в форме крестов, и меня попросили их убрать, изменить работы. То есть просто пересечение вертикали с горизонталью уже может рассматриваться как оскорбление веры » (интервью журналу «Артхроника»).

9 мая 2012 года на выставке, посвященной Дню Победы, Павленский представил серию, главным героем которой был вымышленный персонаж, протодиакон, символизировавший анахронизм и противоречивость информационной политики церкви. « Этот проект был связан с критикой клерикализма. Тогда это еще казалось нонсенсом, а через год стало реальностью. Я придумал персонажа, ведущего клерикальную пропаганду через современное искусство. Дурацкий персонаж — художник-пропагандист, олицетворявший то, как Церковь лезет туда, куда ей не нужно лезть. Церковь ведь открыто заявляла, что войну мы выиграли благодаря заступничеству таких-то и таких-то святых. Я понимал, что с моим протодиаконом мне просто не дадут площадку — пришлось обмануть администрацию выставочного центра: пока проект не открылся, я скрывал от них весь смысл работы ».

Однако игры с институциональным искусством вскоре стали для Павленского неприемлемы. Отход от них в сторону акционизма он считает определяющим моментом своего становления как художника: « Для меня искусство — и политическое, и как таковое, — работа в информационном поле с наборами кодов, а не производство предметов. Искусство — это работа со смыслами и с формой выражения этих смыслов. То, что я делал раньше, я делал с позиции художника, который находится в стороне, в комфортной для себя стороне, не берет на себя ответственность и не помещает свое тело внутрь искусства, а говорит от некоего третьего лица. Когда я неожиданно для себя вышел к акционизму, я сам стал персонажем и телом, взяв на себя ответственность ».

Зачем все это?

Павленский не просто считает себя политическим художником, он настаивает на разделении политического искусства и искусства о политике. Одно дело сделать политику темой своих работ, продолжая выставлять эти работы в галереях и музеях внутри критикуемой политической системы, и другое — влезть внутрь самой этой системы и пытаться подорвать ее изнутри, причем ее же средствами.

« Повод для моих акций — желание власти запугать людей, навязывая страх как инструмент управления. У меня от этого сразу возникает желание противопоставить этому процессу что-то, а именно — себя. Есть политическое искусство и есть искусство о политике, которое работает с внешними атрибутами власти: в его рамках можно что-то коллажировать, смеяться, делать картинки и вешать в галерее. А политическое искусство — внедрение в саму механику власти, использование ее же инструментов, которые оказывают на нас давление, формируют страхи и желания. Страх — это тоже инструмент. Если художник начинает этим заниматься, он должен не проговаривать и не рисовать эти инструменты, а погружаться в них.

Власть стремится к объективации человека, к превращению его в предсказуемую функцию. Я же борюсь за субъективацию посредством объективации власти, стремлюсь заставить эти инструменты работать на искусство. На этом я строю акции, и важно, что я-то во время осуществления акции должен сделать самый минимум, а максимум делает потом власть, все эти полиция, медики, пожарные, психиатры — именно они втягиваются в ситуацию и формируют высказывание. А в общем процессе политического искусства большое значение имеет отношение к административным и уголовным делам. Ведь искусство — это прямая работа с областью понимания. Боязнь, что на тебя заведут дело, кстати, — тоже инструмент власти, с которым я работаю. Но это не проблема, а начало процесса по утверждению границы формы политического искусства. Инструмент власти — именование, наклеивание ярлыков: например, в нацистской Германии власть наклеила на целый пласт искусства ярлык “дегенеративное”. То, что делаю я, власть пытается назвать преступлением или сумасшествием. Моя задача — не дать ей навязать именование ».

Politpropaganda.com

Уже почти два года Петр Павленский и его соратница Оксана Шалыгина ведут проект «Политпропаганда». Проект начинался как интернет-издание politpropaganda.com, потом перерос в бумажный журнал, а потом в целый издательский дом. Последней публикацией, изданной «Политпропагандой», стала новая книга Александра Бренера и Барбары Шурц (Барбосы Фамозы) «Бомбастика». Презентация книги стала не менее скандальной, чем она сама: на открытии выставки Зураба Церетели 28 мая 2014 года в Русском музее Шалыгина извлекла книжку из-под юбки (что было совершенно логично, ведь главная героиня книжки, бродяжка Бомбастика, только тем и занимается, что извлекает из интимного места разнообразные предметы) и вручила ее «в дряблые руки дочери главного приспособленца и самого продажного художника страны Зураба Церетели» — Елене Зурабовне Церетели, за отсутствием на вернисаже самого Зураба Константиновича.

« Роль сайта politpropaganda.com — компенсаторная. Есть ощутимая нехватка людей и высказываний в поле политического искусства. Его задача — осмысление этой области, заполнение пробелов. Сайт обращается в числе прочего к историческому контексту, к высказываниям, сделанным десять лет назад; кроме того, очень актуально то, то что делается в других странах; в общем, наша цель — преодоление темпоральных и территориальных рамок, чтобы находиться в этом процессе и осмыслять его. Проект развивается: сначала был сайт, потом бумажный журнал, сейчас уже издательский дом, но есть достаточно жесткие принципы, из которых главный — никогда не продаваться. Весь проект основан на экономике дара. Бумажный журнал ведь тоже вещь, а вещь быстро входит в систему товарно-денежного оборота, которой мы стараемся противостоять. Каждый раз ищешь деньги, чтобы просто потом дарить то, что сделал. Каждый дар опровергает систему бесконечной купли-продажи ».

Что еще?

Презентация второго выпуска бумажного журнала «Политпропаганда» прошла во дворе Государственного Эрмитажа, это была спонтанная несогласованная акция. Видео, сделанное во дворе музея, перемежается фрагментами видеозаписей, сделанных Павленским. Видео как медиум в последнее время интересует его все больше. Это почти документальные съемки, как говорит сам Павленский, «на грани журналистики». Он снимает безликие тела (голова «отрезана» рамкой кадра) и фиксирует речь, которая представляет маргиналов — от бомжей до нацистов. В кадре остается только тело, шрамы и татуировки на котором более красноречивы, чем сами слова, и рассказывают иную, альтернативную историю жизни людей, которых не дай бог встретить в темной подворотне.

« Проект “Политпропаганда” всегда на границе. Все мои работы идут параллельно с созданием политических прецедентов, акций. Вот на видео анонимный националист, его тело покрыто шрамами, и он рассказывает историю убийства. Это могла бы быть журналистика. Но мне важно, что видео строится на том, что то, что и как он говорит, и само его тело — большой сгусток насилия, и перед нами и следы насилия, и язык насилия ».

Почему это искусство?

Тут есть интересный нюанс, который даже не столько относится именно к Павленскому, сколько опровергает основные общенародные претензии к современному искусству в целом. Дело в том, что на фоне их (и на общем фоне современного искусства) Павленский выступает прямо-таки титанической фигурой, прямым продолжателем ренессансной художественной этики. У широкой публики, в смысле, публики, не обученной и не стремящейся знать и уметь читать язык современного искусства, ведь какие к этому искусству основные претензии? Ко всей этой абстрактной мазне, минималистическим шарикам-кубикам, черным квадратикам и инсталляциям из говна и палок? «Какое же это искусство, если я тоже так могу!». Так вот Павленский с его вдохновенным членовредительством как раз возрождает более чем классический идеал искусства как выхода к пределам человеческого и в область надчеловеческого посредством визуального высказывания. Демонстративные самоповреждения люди считывают и как мазохизм, и как самопиар, и как истерику, но кто бы и чем бы ни считал прибитые гвоздем к брусчатке тестикулы или отрезанный кусок уха, никто не бросит в адрес добровольного мученика: «Я тоже так могу».

Даже для тех, кто считает Петра идиотом или наймитом Госдепа (неважно, кто это — неискушенный читатель желтой прессы, который крутит пальцем у виска, или искусствовед, подводящий теоретическую базу под несостоятельность идеологической платформы и ее визуальной репрезентации у Павленского), Павленский реабилитирует понятие подвига, выхода за пределы инстинкта самосохранения, для которого нужны очень веские основания, и представить эти основания как веские и есть задача художника. Задача настолько предельная, что здесь уже нерелевантно «я тоже так могу» — нет, не можете. Даже за вымышленный грант от Госдепа или от кого бы то ни было еще вы не вколотите по собственной воле себе гвоздь в яйца. В этом и разница.