александр иванов площадь круга площадь (6 видео)

Содержание

Александр иванов площадь круга площадь
Александр Иванов. Пародии
Александр иванов площадь круга площадь
Александр Иванов: пародии, биография, творчество
Биография. Начало
Первые публикации
Книги
📸 Видео

Видео:Пародия "Красная Пашечка". Александр Иванов (1979)Скачать

Александр иванов площадь круга площадь

В купе поезда сидят два пассажира. Один долго рассматривает другого, а потом говорит:
— Вы знаете, если бы не усы, Вы были бы страшно похожи на мою жену.
— Да, но у меня нет усов.
— Зато у жены есть.

В случае чего — как будем воевать с Китаем? Ведь их миллиард с лишним?
— Справимся. Не числом, а умением, как евреи с арабами.
— А евреев-то хватит?

— Холмс, объясните мне такое явление: когда я захожу в туалет, свет сам зажигается, а когда выхожу — гаснет.
— Это элементарно, Ватсон. Не путайте туалет с холодильником.

Встречаются двое чукчей:
— Салют, козёл!
— Сам салют, однако.

Старушка с интересом заглядывает в коляску:
— Какие изумительные близнецы! Оба мальчика?
— Нет, только слева, — отвечает хозяин коляски, — справа дыня.

Видео:А. Иванов - Заколдованный кругСкачать

Александр Иванов. Пародии

Александр Александрович Иванов (1936-1996) — поэт и пародист, бессменный ведущий телепередачи «Вокруг смеха» (1978-1990).

Призыв

Ты кроши, кроши, кроши
Хлебушек на снег,
Потому что воробей
Ест, как человек.

Ты пиши, пиши, пиши,
Сочиняй весь век,
Потому что пародист —
Тоже человек.

Он не хочет затянуть
Туже поясок.
Для него твои стихи —
Хлебушка кусок.

Ты пиши и мой призыв
Не сочти за лесть,
Потому что пародист
Тоже хочет есть!

Экологический этюд

Пахнуло чем-то непонятным
На вкус, на запах и на цвет,
Пахнуло чем-то необъятным:
И вышел на берег поэт.

В природе было первозданно,
В дубраве соловей дерзал.
Природа пахла несказанно,
Благоухала, я б сказал.

Короче, запах был приятный,
Но наступил внезапно шок.
Возник какой-то непонятный,
Какой-то странный запашок.

Вообще-то неоткуда вроде,
И стадо вроде не прошло.
Но бедной матушке-природе
Понятно, что произошло.

И отчего не стало рая,
Померк как будто белый свет.
В кустах, природу обзирая,
Сидел задумчивый поэт!

Воздаяние

Пропою про урожаи
И про Вегу, как фантаст.
Глядь, какой-нибудь Державин
Заприметит
И воздаст.

Шёл я как-то, трали-вали,
С выраженьем на лице.
И подумал: не пора ли
Сдать экзамен
За лицей?

Как-никак я дока в лирах,
Правда, конкурс – будь здоров!
Много этих. В вицмундирах,
Как их там?
Профессоров.

В жар кидает. Вдруг сомлею,
Не попасть бы тут в просак.
По-французски не парлею,
Знамо,
Истинный русак!

Стар Державин.
Был да вышел.
Как бы в ящик не сыграл.
На середку тут я вышел,
В груди воздуху набрал.

Как запел про урожаи
Да про Вегу как пошёл.
Посинел старик Державин,
Вскрикнул: «Ах!»
И в гроб сошёл.

Мы чаврим

Обнажилась девушка в лесу.

Хочется остановиться,
Но стоять не хочется.

И зачаврит она,
Как в дождях колосок.

Я в смятенье,
Головой трясу.
Снял очки, глаза протер рукою.
Обнажилась девушка в лесу.
В первый раз
Увидел я такое!

Надо бы уйти,
Но не могу.
Посидеть решил — так не сидится!
Лег на траву —
Отлежал ногу,
Встал, но тоже плохо — не стоится.

Крикнул: «Эй!» —
И вижу — вот те на! —
У нее глаза на мокром месте.
Я зачаврил,
Чаврит и она,
Лучше, если мы зачаврим вместе.

Про мед и деготь

Невозможно не заметить
Вам моих блестящих глаз!
У меня медовый месяц!
И уже не в первый раз.

Не могу понять, хоть тресни,
Где вы, юные года?
Замечательную песню
Хором пели мы тогда:

«Юбку новую порвали
И подбили правый глаз!
Не ругай меня, мамаша,
Это было в первый раз!»

А теперь, прошу заметить,
Манны с неба я не жду.
У меня медовый месяц
Десять месяцев в году!

Я с избранниками смело
То вожусь, то не вожусь.
Надоело это дело —
Через месяц развожусь.

А потом опять как в воду,
Не зевай да успевай.
Да и что мне ложка меду?
Ты цистерну мне давай!

Но вину свою за это
Мне придется искупать:
Могут девушку-поэта
В бочке дегтя искупать.

Для тех, кто спит

Спит острословья кот.
Спит выдумки жираф.
Удачи спит удод.
Усталости удав.

Спит весь животный мир.
Спит верности осёл.
Спит зависти тапир.
И ревности козёл.

Спит радости гиббон.
Забвенья спит кабан.
Спит хладнокровья слон.
Сомненья пеликан.

Спит жадности питон
Надежды бегемот.
Невежества тритон.
И скромности енот.

Спит щедрости хорёк.
Распутства гамадрил.
Покоя спит сурок.
Злодейства крокодил.

Спит грубости свинья.
Спокойной ночи всем!
Не сплю один лишь я.
Спасибо, милый брем!

Высокий звон

Косматый облак надо мной кочует,
И ввысь уходят светлые стволы.

В худой котомк поклав ржаное хлебо,
Я ухожу туда, где птичья звон.
И вижу над собою синий небо,
Косматый облак и высокий крон.

Я дома здесь. Я здесь пришел не в гости.
Снимаю кепк, одетый набекрень.
Веселый птичк, помахивая хвостик,
Высвистывает мой стихотворень.

Зеленый травк ложится под ногами,
И сам к бумаге тянется рука.
И я шепчу дрожащие губами:
«Велик могучим русский языка!»

В плену ассоциаций

Я видел раз в простом кафе нарпита,
как человек корпел над холодцом,
трагическую маску Эврипида
напоминая сумрачным лицом.

Я видел, как под ливнем кошка мокла,
хотел поймать ее, но не поймал…
Она напоминала мне Софокла,
но почему его — не понимал.

И видел, как из зарослей укропа
навстречу мне однажды вылез крот,
разительно напомнивший Эзопа
и древний, как Гомер и Геродот.

А раз видал, как с кружкою Эсмарха
старушка из аптеки шла в метро.
Она напоминала мне Плутарха,
Вольтера, Острового и Дидро.

Я мог бы продолжать. Но почему-то
не захотел… Я шницель уминал,
сообразив — но поздно! —
что кому-то
кого-то же и я напоминал!

Рок пророка

Кривонос и косорыл,
удивился и смутился:
серафимный шестикрыл
в юном облике явился.

Я хоть музой и любим,
только, как ни ковырялся,
шестикрылый серафим
мне ни разу не являлся.

Вместо этого, уныл,
словно он с луны свалился,
серафимный шестикрыл
на распутье мне явился.

— Ну-с! — свою он начал речь. —
Чем желаете заняться?
— Вот хочу жаголом глечь —
так я начал изъясняться. —

Сочиняю для людей,
пред людьми предстал не голым.
Так сказать, людца сердей
собираюсь глечь жаголом.

Шестикрыл главой поник
и, махнув крылом как сокол,
вырвал язный мой грешык,
чтобы Пушкина не трогал.

Хлопцы и шекспиры

Не надо, хлопцы, ждать шекспиров,
Шекспиры больше не придут.
Берите циркули, секиры,
Чините перья – и за труд.

Про Дездемону и Отелло
С фуфайкой ватной на плече.

Не надо, хлопцы, нам шекспиров,
Они мой вызывают гнев.
Не надо гениев, кумиров,
Ни просто «гениев», ни «евг».

Неужто не найдем поэта,
Не воспитаем молодца,
Чтоб сочинил он про Гамлета
И тень евонного отца!

Да мы, уж коль такое дело,
Не хуже тех, что в старину.
И мы напишем, как Отелло
Зазря прихлопнуло жену.

Все эти творческие муки
В двадцатом веке не с руки.
Все пишут нынче! Ноги в руки,
Точи секиру и секи!

Вот так навалимся всем миром,
Нам одиночки не нужны!
И станем все одним шекспиром,
Не зря у нас усе равны!

Стоеросовый дубок

Днем весенним таким жаворонистым
Я на счастье пожалован был.

Колоколило небо высокое…
Раззелёным дубком стоеросовым
Возле деда я выстоял год.

Лягушатило пруд захудалистый,
Булькотела гармонь у ворот.
По деревне, с утра напивалистый,
Дотемна гулеванил народ.

В луже хрюкало свинство щетинисто,
Стадо вымисто пёрло с лугов.
Пастушок загинал матершинисто,
Аж испужно шатало коров.

Я седалил у тына развалисто
И стихи горлопанил им вслед.
На меня близоручил мигалисто
Мой родной глухоманистый дед.

— Хорошо! — Бормотал он гундосово,
Ощербатя беззубистый рот.
— Только оченно уж стоеросово,
Да иначе и быть не могёт…

Та и эта

Так шагаешь по свету
Через всю красоту.
Полюбил бы и эту,
Полюбил бы и ту.

Много женщин на свете,
Жизнь моя в суете…
То мне нравятся эти,
То мне нравятся те.

Я шагаю по свету,
Обгоняя мечту,
Вспоминаю про эту,
Забывая про ту.

Как и должно поэту,
На пути, на лету,
Забываю про эту,
Вспоминая про ту.

Многократно воспета
Мною их красота!
Впрочем, кажется, эта
Все же лучше, чем та.

Не внимая совету,
Я лелею мечту,
Как, имея и эту,
Сохранить бы и ту!

Так шагаю по свету
Со своей маятой.
А оглянешься — нету!
Нет ни этой, ни той…

У подножья Машука

Качнулся Лермонтов, и пуля
Впилась в меня, пронзая тишь.
Россия, ты на карауле,
Так почему же ты молчишь?

Я замер, варежку разинув,
Когда, кривя в улыбке рот,
Передо мной возник Мартынов,
Не Леонид, не наш, а тот.

Играл убийца пистолетом,
На что он руку поднимал?!
Я с Лермонтовым был, об этом
И сам Андроников не знал.

И вот он выстрелил, мошенник,
И пуля мне заткнула рот
Навек. А как же «Современник»,
Страна, поэзия, народ?!

Что ж, не от пули, так от яда.
Судьба поэта догнала.
Ну пусть бы Лермонтов. Но я-то!
Россия, где же ты была?

Россия по-сиротски взвыла
И покачала головой:
— Ах, если б так оно и было —
Ты пал, а Лермонтов — живой.

Нехватка

Мы с Разиным в битвах не бились,
Не шли в пугачевских полках,
Но как бы мы им пригодились,
Тихони,
Разини,
В очках.

В казацких набегах крамольных,
Где каждый по-своему прав,
Нехватка была
Малохольных,
Растяп не хватало, раззяв.

Жаль, нас разделили эпохи,
А как бы мы были лихи,
Разини, сачки, пустобрехи,
Очкарики и лопухи!

Явили бы чудо отваги
Мы, рохли, сморчки, дохляки,
Застенчивые доходяги,
Мечтательные слизняки!

Как мы бы собою гордились
В те, кровью умытые дни.
А как бы теперь пригодились
Дубины,
Ножи,
Кистени.

Каков вопрос.

И все же я спросил урода,
Который сам себе не мил:
«Ты был ли счастлив,
Квазимодо?
Хотя б однажды
Счастлив был?»

Хотя и вежливо, но твердо
Я собеседника спросил:
«Ты был ли счастлив, держиморда?
Хотя б однажды счастлив был?»

Ответил держиморда гордо:
«Я так тебе, сынок, скажу:
Я счастлив, только если морду
Хоть чью-нибудь в руке держу!»

Оно б и дальше продолжалось,
Свидание на коротке.
Но вдруг расплющилось и смялось
Мое лицо в его руке.

Догадка

Живу в обшарпанной квартире.
Ни денег нет, ни славы нет.
Зато, быть может, в целом мире
Лишь я — единственный поэт.

Я одаренный был ребенок,
Подрос, окреп, но, как назло,
Несчастлив я,
И мне с пеленок
Ужасно в жизни не везло.

Болел то свинкою,
То гриппом,
Мог в одночасье помереть.
Я так обтерхан и задрипан,
Что страшно на меня смотреть!

Живу в обшарпанном жилище,
Скрипят полы,
В стене — дыра.
Уж я не говорю о пище —
Ем из помойного ведра.

Со славой вообще проруха,
А славы так хотелось мне!
Талант мой и величье духа
Пока известны
Лишь жене.

Зато, быть может, в целом мире
Лишь я — единственный поэт!
А если нет, тогда сатире
Дарю догадку
Как сюжет.

Слово

Спускалась женщина к реке,
красива и рыжеголова,
Я для нее одно лишь слово
писал на выжженном песке.

Я помню девочку одну,
мы с ней учились вместе в школе.
Я ей писал, чего же боле.
Готов признать свою вину.

Я слов на ветер не бросал,
не огорчался при отпоре.
Я ей застенчиво писал
одно лишь слово на заборе.

С тех пор прошло немало лет,
жаль, повторить то слово, право,
сегодня не имею права
как гражданин, отец, поэт.

Суп с котом

Я никогда не изменю.
Я не обижу даже кошки,
я напою котят из плошки,
я утоплю тоску мою.

Хоть свет и не в одном лукошке,
хоть как сестра я их люблю,
я уведу котят от кошки
и, горько плача, утоплю.

Я зарыдаю
— Кошки, крошки,
не обижайтесь, —
а потом,
верна себе, я понарошке
сварю на кухне суп с котом

Я похлебаю суп из плошки,
тем самым дав урок котам,
и мясо съем.
А ушки, ножки
на суп читателям отдам.

Давай не говорить

Давай не говорить о лете,
лоскутик памяти порви.
Сегодня нет со мной
на свете
ни колоска твоей любви.

Судьбы моей поникли перья,
любви загнулся колосок.
Порвалась ниточка доверья,
и выпал дружбы волосок.

Подохла в клетке птичка страсти,
котенок ласки не поет.
И щепочка былого счастья
в корыте памяти плывет.

Давай погасим пламя муки,
обиды тряпочку порви.
Меж нами дырочка разлуки
и нет ни корочки любви.

Ты не смотри на это косо,
как ясный полдень на грозу.
Ведь я нашла отличный способ
немножко выжимать слезу…

Лесная дорожка
Аукают дети,
Кукуют кукушки,
Ручей под гармонь
Распевает частушки.

Петляет кривая
Лесная дорожка,
Кукует кукушка,
Морочит морошка.

Хмельной соловей
Распевает частушку,
Детишки в лесу
Распивают чекушку.

Влюбленная пара
Ушла в уголочек,
Примятая травка,
Примят клеверочек.

В деревне колхозница
Бьет пустолайку,
Колхозник выводит
Во двор балалайку.

А там, где резвятся
Букашки и мошки,
Поэт вдохновенно
Поет без гармошки.

Поэт и козёл

На рынке корову старик продавал.
Никто за корову цены не давал.

— А много ль корова дает молока?
— Да мы молока не видали пока.

Поэт на базаре козла продавал.
Козёл, паразит, молока не давал.

Доил он козла — аж устала рука.
Козёл все равно не давал молока.

Поэту козла надоело доить.
Хотел он сначала его удавить.

А после решил: загоню дурака
И в магазине куплю молока!

Преображение

Вдруг зальюсь румянцем —
Скрою боль и грусть.
С помощью двух пальцев
Больше не сморкнусь.

Грустно признаваться,
Боль скривила рот.
Я, конечно, братцы,
Раньше был не тот.

Был я хулиганом,
Сопли до пупа.
Водку пил стаканом,
В общем, шантрапа.

Нынче изменился,
Галстуки ношу,
Как бы изменился
И стихи пишу.

Встречных не пугаю,
Редко матерюсь,
Громко не рыгаю,
На пол не сморкнусь.

Вежлив непривычно,
Пью теперь боржом,
Шамаю прилично —
Вилкой и ножом.

Не шути со мною,
Ставь на постамент!
Был шпана шпаною,
Стал — интеллигент!

О пользе страданий

А в полынье, в наплыве мрака,
В воде, густеющей как мёд,
Живая плавает собака,
Стараясь выбраться на лёд…

Молчит толпа. Мальчишка хнычет,
Клубится снег. Тускнеет свет…

И все расходятся по делу.
А я — неведомо куда…

Сугроб пружинил, как подушка,
Я размышлял о бытие.
И вдруг увидел, как старушка
Барахтается в полынье.

Нет, не купается… Одета.
Ручонками ломает лёд.
Но грациозна, как Одетта,
В воде густеющей как мёд.

Как человек и как писатель
Я был немало огорчен.
Со мною был один приятель,
И он был тоже удручен.

Стояли мы. Чего-то ждали
На тротуаре у столба.
И сокрушенно рассуждали,
Что это, видимо, судьба…

Не в силах превозмочь рыданье,
Я закричать хотел: «Плыви!»
Но в горле — ком от состраданья,
От зимней стужи и любви.

И вот с отчётливостью тяжкой
Я понял: близится беда…
И не ошибся — над бедняжкой
Сомкнулась чёрная вода.

Потом и прорубь затянулась,
Снежинки падали, тихи…
Душа в страданье окунулась,
И — потянуло на стихи.

Поэтические бредняк

Ведь это неясыть поёт.

— Тут неглыбко:
Выбредай на берег!

Скрозь елань, где елозит куржа
Выхожу с ендалой на тропень.
А неясыть, обрыдло визжа,
Шкандыбает, туды её в пень!

Анадысь, надорвав горлопань,
Я немедни бежу в многоперь,
На рожон, где нога не ступань.
. Но неглыбко в стихах и таперь.

На олешнике бязь.
Ан пупырь
Врастопырь у дубов раскоряк.
Вопия, контрапупит упырь
Мой стихорукотворный бредняк.

Каспий

Вот так живешь, живешь на свете наспех
И вдруг нисходит словно благодать,
Что ты уже не Лев Щеглов, а Каспий
И Волге, кроме, некуда впадать.

Вот так живешь, живешь на свете наспех,
Чудес немало видишь на веку.
Вот я уже не Лев Щеглов, а Каспий,
И на моем боку стоит Баку.
Напрасно говорят, что я несносен,
Что сам в себе, должно быть, утону.
Я выгоден, поскольку нефтеносен,
Я грозен, ибо делаю волну.
В подобной ситуации недолго
И ощутить внезапно благодать.
Я чувствую, в меня впадает Волга,
Течет и, кроме, некуда впадать.
Во мне теперь осетра добывают,
Пловцы в меня пытаются нырнуть.
Проснулся я. Конечно, все бывает,
Но простыни придется простирнуть…

Заколдованный круг

Площадь круга… Площадь круга… Два пи эр…
— Где вы служите подруга?
— В АПН…

Говорит моя подруга чуть дыша:
— Где учился ты, голуба, в ЦПШ? (ЦПШ — церковноприходская школа)

Чашу знаний осушил ты не до дна
Два пи эр — не площадь круга, а длина,
И не круга, а окружности притом
Учат в классе это, кажется, в шестом.

Ну поэты! Удивительный народ!
И наука их, как видно, не берёт
Их в банальности никак не упрекнёшь,
Никаким ключом их тайн не отомкнёшь.

Все б резвиться им, голубчикам, дерзать…
Образованность все хочут показать…

Обучение русскому

Шёл вчера я в толпе городской
Показалось мне, трезвому, грустному, —
В разношерстице речи людской
Разучился я русскому устному…

Сердцем чувствую: что-то не так.
Стало ясно мне, трезвому, грустному,
Я по письменной части мастак,
Но слабее по русскому устному.

В кабинетной работе я резв
И заглядывал в энциклопедии,
Но далёк от народа и трезв —
Вот причина подобной трагедии.

Нет, такого народ не поймет!
Не одарит улыбкою тёплою…
И пошёл я однажды в народ
С мелочишкой в кармане и воблою.

Потолкался в толпе у пивной,
Так мечта воплотилась заветная.
И, шатаясь, ушёл: Боже мой,
Вот где устная речь многоцветная!

Что ни личность — великий знаток,
И без всякой притом профанации.
Слов немного — ну, может, пяток,
Но какие из них комбинации!

Каждый день я туда зачастил,
Распростясь с настроеньями грустными,
Кабинетную речь упростил
и украсил словами изустными.

У пивной мне отныне почёт,
А какие отныне амбиции!
И поставлен уже на учёт.
На учёт в райотделе милиции.

Гордость

Бей меня, солнце,
По ягодицам!
Это, я думаю,
Пригодится.

Каждый писатель
Чем-то гордится
Этот — успехом,
Тот — эрудицией.

Модной причёской,
Красивой девицей,
Этот — дублёнкой,
Тот — интуицией.

Кто-то кичится
Знакомством с Европой,
Я же на редкость
Поэт хитроумный!

Кто-то кичится,
Кто-то гордится…
Это, я думаю,
Не годится.

Я не кичусь ни умом,
Ни амбицией,
Я, как ни странно,
Горжусь ягодицами.

Только на пляже
Начну раздеваться,
Солнце выходит
Полюбоваться…

…Можно ли дальше писать,
Подскажите.
Только не требуйте,
Мол, покажите!

Я ведь такой,
Что могу и до точки.
И не забудьте,
Это — цветочки!

Нечто трогательное

Все предвижу, чувствую заранее.
Ем твою конфету, фантик мня.
Ну чего ты трогаешь вязание?
Так и быть – дотронься до меня.

Не слыву я сроду недотрогою.
То и дело платье теребя,
У тебя чего-нибудь потрогаю
Или дам потрогать у себя.
Ты, дружок мой, чудо несусветное,
То, сидишь, на кресле брюки мня,
То шуршишь бумагою газетною
И совсем не трогаешь меня.
То уходишь ты своей дорогою,
То заснешь, сопя, как носорог.
Не слыла я сроду недотрогою,
Жаль, что ты – ужасный недотрог.

Обзор

С детских лет и мне завет завещан
скромности. Его я берегу…
Но я видел раздеванье женщин
на крутом рассветном берегу.

Бесконечной скромностью увенчан,
в размышленьях проводящий дни,
наблюдал я раздеванье женщин,
не нарочно — боже сохрани!

Небосвод безбрежен был и ясен,
вжавшись в землю я лежал за пнем,
притаившись. Был обзор прекрасен,
слава богу, дело было днем.

Весь сосредоточен, как дневальный,
я сумел подметить, что хотел:
Эллипсообразны и овальны
впадины и выпуклости тел!

Искупались… Волосы намокли.
Высохли. Оделись. Я лежу.
Хорошо, что с детства без бинокля
я гулять на речку не хожу!

Космическая неудача

И некуда себя девать
И одного хотелось мне бы —
Лежать на крыше и плевать
В астрономическое небо.

Поэт — венец природы, бог.
Не оскандалиться и мне бы,
Лежу на крыше, шлю плевок
В астрономическое небо.

Где звезд сверкает череда,
Летит плевок мой, как ракета.
Родится новая звезда
По имени «Плевок поэта»

Взлет бы рассчитан, точен, крут.
Казалось, будет все в порядке,
Но через несколько минут
В плевке возникли неполадки.

Небесных не достигнув тел,
Сойдя с орбиты, очевидно,
Плевок обратно прилетел,
На место старта, что обидно.

Утерся. Размышлений нить
Трагично рвется. Ум мой скован.
А главное, кого винить
За то, что я лежу оплеван?!

В конце лета мать с трудом оторвала голову от подушки и слабым голосом позвала Пашечку.

Уже лет десять прошло с тех пор, как ушёл от нее муж, Пашечкин отец, красавец, певун, гулёна, бабник, любитель выпить и закусить.

Мать слегла. Врачи определили полиомиелит, потерю памяти, тахикардию с перемежающейся экстрасистолой, хронический гастрит, чесотку и энцефалопатический синдром.

— Сходи к бабушке, дочка, — прошептала мать. — Отнеси ей пирожков. Пусть порадуется. Недолго уж ей осталось.

Мать хитрила. Она сама чувствовала приближение рокового конца и хотела отослать дочь подальше.

Бабушка жила одна в глухом лесу, где до ухода на пенсию по инвалидности работала уборщицей в театре оперы и балета.

Как-то, заменяя внезапно умершую балерину, она упала в оркестровую яму, сломала ноги, руки, шею, позвоночник и выбила зубы.

С тех пор уже не вставала.

Раз в год Пашечка носила ей пирожки с начинкой из продукции фирмы «Гедеон Рихтер». Бабушка радовалась, счастливо улыбалась, ничего не видя и не слыша, и только выбивала жёлтой пяткой мелодию вальса «Амурские волны».

Вот и сейчас Пашечка собрала корзинку и, тяжело опираясь на костыли, вышла из дому.

Все называли её Красной Пашечкой из-за нездорового румянца, который был у нее с детства. Она страдала рахитом, эпилепсией, слуховыми галлюцинациями и аневризмой аорты. И ходила поэтому с трудом.

На лесной тропинке встретился ей Алексей Сергеевич Волк, лучший в лесу хирург, золотые зубы, резавший безболезненно и мгновенно.

У него было размягчение мозга, и он знал это. Жить оставалось считанные минуты.

Еле передвигая ноги, Волк подошел к упавшей от изнеможения Красной Пашечке. Она слабо улыбнулась.

— К бабушке? — тихо спросил Волк.

— Поздно, — сказал Волк и, привалившись к берёзе, дал дуба.

Пашечка вздохнула и отошла. Последнее, что она увидела, был пробежавший мимо хромой заяц с явными признаками язвы желудка и цирроза печени.

Она приказала ему долго жить.

Б орман смотрел на Штирлица тяжело, с нескрываемой неприязнью. Наконец спросил:
— На кого вы работаете, штандартенфюрер?
— Неважно, — ответил Штирлиц. — Пока неважно. Но я хочу дать вам добрый совет на будущее, рейхслейтер.

Борман медленно выпил рюмку шнапса, занюхал рукавом мундира, закурил предложенный Штирлицем «Беломор».
— Слушаю.
— Бросьте нацистскую шайку! — сурово произнес Штирлиц. — Плюньте на этого шизофреника, готового утопить германский народ в собственной крови. Явитесь с повинной. Или к нам, или к союзникам. Ну, отсидите.

Борман поежился:
— А не вздернут?

Штирлиц вздохнул:
— Могут. Но зато вы умрете с чувством раскаяния, как человек, осознавший свои ошибки.
— Вы так всесильны… — помолчав, обронил Борман.
— Я расстроил переговоры Вольфа с Даллесом, — жестко сказал Штирлиц. — Я натравил Мюллера на Шелленберга, а самого Мюллера отдал Кальтенбруннеру. Я.
— Вы что же, — тихо спросил Борман, — второй человек в рейхе после фюрера?

Штирлиц скромно потупился:
— Почему же второй…

За окном грохотали разрывы. Берлин обстреливали.

Борман понял, что это — конец. Он встал и молча вышел из кабинета. Больше его никто никогда не видел.

Видео:Александр Иванов - популярные пародии.Скачать

Александр иванов площадь круга площадь

(из сборника «Птичку жалко», ООО «Гамма-Пресс 2000», 2000, ISBN 5-9223-0016-4)

Жизнь коротка. Бессмертье дерзновенно.
Сжигает осень тысячи палитр.
И, раздвигая мир, скала Шопена
Во мне самой торжественно парит.
Екатерина Шевелева

Здоровье ухудшалось постепенно,
Районный врач подозревал гастрит.
Но оказалось, что скала Шопена
Во мне самой торжественно парит.

Ночами я особенно в ударе,
Волшебный скрип я издаю во сне;
Но это просто скрипка Страдивари
Сама собой пиликает во мне.

И без того был организм издерган,
В глазах темно, и в голове туман.
И вот уже во мне не просто орган —
Нашли собора Домского орган!

Потом нашли палитру Модильяни,
Елисавет Петровны канапе,
Подтяжки Фета, галстук Мастроянни,
Автограф Евтушенко и т.п.

Врачи ломали головы. Однако
Рентгеноснимок тайну выдает:
Представьте, что во мне сидит собака
Качалова! И лапу подает!

Не просто изучить мою натуру,
Зато теперь я обучаю всласть,
Во-первых, как войти в литературу
И, во-вторых, в историю попасть.

Перегрев в Пицунде

И снова бью стекло в замызганном кафе.
И снова хлещет кровь из ровного пореза.
И совесть, как палач, на аутодафе
ведет, пока жива, до полного пареза
Виктор Широков

В Пицунде наяву я вижу страшный сон,
я вижу наяву то господа, то черта.
Я весь кровоточу, и доктор Кацнельсон
доказывает мне безнравственность аборта.

Непросто сочинить пугающий стишок,
Но тайна жутких строк мне с юности знакома.
На аутодафе закономерен шок,
а проще говоря — отключка или кома.

Что ни строка — удар и до кости порез.
Поэзия, увы, ты вся — езда в больницу.
А то еще мигрень, истерика, парез,
А иногда понос на целую страницу.

Читатели мои! Все это — чушь и дичь,
я просто ваш палач с рассвета до захода.
Не важно, что у вас столбняк и паралич,
меня читайте до летального исхода!

Давай не говорить

Давай не говорить о лете,
лоскутик памяти порви.
Сегодня нет со мной на свете
ни колоска твоей любви.
Марина Тарасова

Судьбы моей поникли перья,
любви загнулся колосок.
Порвалась ниточка доверья,
и выпал дружбы волосок.

Подохла в клетке птичка страсти,
котенок ласки не поет.
И щепочка былого счастья
в корыте памяти плывет.

Давай погасим наши муки,
обиды тряпочку порви.
Меж нами дырочка разлуки
и нет ни корочки любви.

Ты не смотри на это косо,
как ясный полдень на грозу.
Ведь я нашла отличный способ
немножко выжимать слезу.

Косматый облак надо мной кочует,
И ввысь уходят светлые стволы.
Валентин Сидоров

В худой котомк
поклав ржаное хлебо,
Я ухожу туда,
где птичья звон.
И вижу над собою
синий небо,
Косматый облак
и высокий крон.

Я дома здесь.
Я здесь пришел не в гости.
Снимаю кепк,
одетый набекрень.
Веселый птичк,
помахивая хвостик,
Высвистывает мой стихотворень.

Зеленый травк
ложится под ногами,
И сам к бумаге
тянется рука.

И я шепчу
дрожащие губами:
«Велик могучим русский языка!»

Березы — это женщины земли.
Ирина Снегова

Да, я береза. Ласковая сень
Моя — приют заманчивый до всхлипа.
Мне безразлично, что какой-то пень
Сказал, что не береза я, а липа.

И нипочем ни стужа мне, ни зной,
Я все расту: пускай погода злится.
Я наливаюсь каждою весной,
Чтоб в «Августе»(*) талантливо излиться.

Пусть критик
на плетень наводит тень,
Пусть шевелит зловредными губами.
Мы, женщины-березы, каждый день
Общаемся с мужчинами-дубами.

——
(*) «Август» — книга стихов И.Снеговой
——

Площадь круга. Площадь круга. Два пи эр.
— Где вы служите, подруга?
— В АПН.
Юрий Ряшенцев

Говорит моя подруга чуть дыша:
— Где учился ты, голуба, в ЦПШ?(*)

Чашу знаний осушил ты не до дна,
Два пи эр — не площадь круга, а длина,
И не круга, а окружности притом;
Учат в классе это, кажется, в шестом.

Ну, поэты! Удивительный народ!
И наука их, как видно, не берет.
Их в банальности никак не упрекнешь,
Никаким ключом их тайн не отомкнешь.

Все б резвиться им, голубчикам, дерзать.
Образованность все хочут показать.

——
(*)ЦПШ — церковноприходская школа.
——

. я люблю тебя этой любовью воды
что коснется ноги, как сырыми губами.

. моя весна — моя сырая карта.

Но день проходит стороной —
гудком сырого парохода.

. нектар блаженно добывать
сырыми, теплыми губами.

В сырых его очах по солнышку блестит.

Я вот только сырого коня загоню.
Николай Панченко

Проснусь в сыром и стылом декабре,
С усильем разогну сырые ноги,
В сыром желудке — мокрые миноги,
и хочется подушку укусить.

Потом опять — то плаваю, то сплю
и не пойму — то бубны или пики
в сыром мозгу.
Серьезные улики!
И странно — почему я отсырел?

Казалось бы — давно уж не дитя —
Ни мокрой соски, ни сырых пеленок,
которые хоть выжми. Не ребенок!
И сыромятного нет на меня ремня.
Я весь сырой!
Сырые губы, нос,
любовь сыра, как Сырдарья весною,
все сыростью пропахло областною,
и не понять,
из-за чего сыр-бор!

И чтоб сырыми
не бывать очам,
В постель—как в ванну!—не ложитесь
навзничь,
сырых стихов вы не глотайте
на ночь
и чаще просыпайтесь по ночам.

После сладкого сна

Непрерывно,
С детства,
Изначально
Душу непутевую мою
Я с утра кладу на наковальню,
Молотом ожесточенно бью.
Анисим Кронгауз

Многие
(писать о том противно;
Знаю я немало слабых душ!)
День свой начинают примитивно —
Чистят зубы,
Принимают душ.

Я же, встав с постели,
Изначально
Сам с собою начинаю бой.
Голову кладу на наковальню,
Молот поднимаю над собой.

Опускаю.
Так проходят годы.
Результаты, в общем, неплохи:
Промахнусь — берусь за переводы,
Попаду —
сажусь писать стихи.

Спускалась женщина к реке,
красива и рыжеголова,
Я для нее одно лишь слово
писал на выжженом песке.
Андрей Дементьев

Я помню девочку одну,
мы с ней учились вместе в школе.
Я ей писал, чего же боле.
Готов признать свою вину.

Я слов на ветер не бросал,
не огорчался при отпоре.
Я ей застенчиво писал
одно лишь слово на заборе.

С тех пор прошло немало лет,
жаль, повторить то слово, право,
сегодня не имею права
как гражданин, отец, поэт.

Вдруг на плечо ко мне ложится
Донского Дмитрия рука.

И стены каменные слышат
Мои и Дмитрия шаги.
Юрий Головин

Мечтая приобщиться к чуду,
враг ежедневной суеты,
я постоянно был и буду
с родной историей на «ты».

Идем Москвою — руки в брюки
(вокруг сплошная лепота!) —
два Юры — я и Долгорукий,
и с нами — Ваня Калита.

Доходим до Замоскворечья,
я вдохновеньем обуян,
чуть притомились, а навстречу
идет еще один Иван.

А Калита — мужик серьезный,
он говорит Ивану: — Ишь,
ты что-то нынче, Ванька, грозный,
войти в историю хотишь?

Видео:А. Иванов - "Заколдованный круг"Скачать

Александр Иванов: пародии, биография, творчество

Александр Александрович Иванов — широко известный в советское время поэт-пародист. В течение тринадцати лет он вел пользующуюся большой популярностью телепередачу «Вокруг смеха». Сыграл несколько небольших, но запоминающихся ролей в кино, регулярно выступал на эстраде со своими пародиями. О том, как складывался жизненный путь этого талантливого человека, и о литературных пародиях Александра Иванова расскажем в этой статье.

Видео:А. Иванов - "Обучение устному"Скачать

Биография. Начало

Александр Иванов появился на свет в Москве в декабре 1936 года. Окончив среднюю школу, он поступил на учебу в Московский заочный пединститут и через пять лет стал преподавать черчение и начертательную геометрию в одном из техникумов.

Между тем еще в ранней юности он сочинял лирические стихотворения, но спустя некоторое время охладел к этому занятию. А однажды, читая чьи-то стихи, поэт Александр Иванов пародии вдруг стал писать неожиданно даже для самого себя. Так он нашел свой настоящий дар.

Работая учителем, он параллельно пишет пародии на стихотворения поэтов, книжки которых скупал, где только видел. По свидетельствам знакомых, вся его комната в коммуналке в те годы была завалена подобными изданиями. Похоже было, что Александра Иванова пародии и их написание захватили всерьез.

Видео:Сборник пародий и эпиграмм писателя-сатирика, ведущего "Вокруг смеха" Александра ИвановаСкачать

Первые публикации

Таким образом, поэт в 1962 году нашел свое истинное призвание. Неожиданно небольшие остроумные произведения начинающего пародиста понравились редакции знаменитой «Литературной газеты», и их стали публиковать. Сами понимаете, чтобы получить право регулярно размещать свои произведения в таком маститом издании (а «Литературка» была по-настоящему известна и любима у интеллигенции Страны Советов), автору недостаточно быть только талантливым и самобытным. Кроме этого, он должен иметь свой собственный голос, который стал бы легко узнаваем.

У Александра Иванова, этого пересмешника, мастерски перепевающего стиль и интонацию других поэтов, такой голос был. Стоило ему выступить с пародийным стихотворением на какого-нибудь автора, тот немедленно становился известным.

Это ли не мечта для творческого человека? Вот почему «попасть на перо» к Иванову желали многие поэты. Со всей страны провинциальные пииты присылали ему свои сборники, сопровождая их просьбами написать «какую-нибудь пародийку», предлагались даже варианты, что именно стоит «обсмеять». Кое-кто из жаждущих быть спародированным подходил после концерта, говорят, некоторые даже поджидали у дома. Но так стало позже, когда на экраны страны вышла и стала популярной передача «Вокруг смеха», а Александр Иванов стал не только популярным пародистом, но и телеведущим. А в начале его карьеры обиженные поэты много раз писали жалобы на Иванова, и даже не подавали руки.

Александр Иванов прославился и написанием эпиграмм. Так же как и пародии, они пользовались популярностью у зрителей. Кроме того, известно, что пародист написал несколько эссе и памфлетов, а также заметок для газет.

Видео:Писатель-сатирик Александр Иванов. Пародии на стихи Николая Доризо и Анисима Кронгауза (1976)Скачать

Книги

Работал над пародиями Александр Александрович Иванов много, поэтому уже с 1968 года стали выходить его авторские сборники. Первая книга называлась «Любовь и горчица». Три следующие вышли под заголовками «Не своим голосом», «Смеясь и плача» и «Откуда что. «. В 1970 году пародист Александр Иванов был принят в члены Союза писателей. В то время это было событие из разряда тех, о которых стоит упоминать в биографических справках.

До сих пор книга, озаглавленная «Не своим голосом», считается у ценителей одной из лучших и самых заметных среди сборников пародий на стихи Александра Иванова. Ее название сообщает читателю о том, что пародист и должен говорить не своим голосом, но голосом пародируемых им поэтов.

В этом сборнике, в частности, появилась пародия на Эдуарда Асадова, который был в те годы чрезвычайно популярен, — его стихи заучивали наизусть, молодые люди переписывали их в альбомы (у многих тогда имелись такие тетради для записи понравившихся стихотворений и песен). Асадов писал повествовательные стихи о различных житейских ситуациях. Они имели, как правило, мораль и несли некоторую назидательность. Литературоведы отмечали их слащавость и сентиментальность. Поэт Александр Иванов в пародиях выражал веселый протест на эту поэтическую пошлость — с ханжеством и морализаторством иначе как смехом в те годы и нельзя было бороться.

С особым пристрастием пародист относился к так называемым поэтам-деревенщикам. Конечно, и среди поэтов, и среди прозаиков было действительно немало тех, кто пришел в литературу, являясь настоящим знатоком русской глубинки, к тому же еще и будучи одарен литературно. Но среди деревенщиков находились и те, кто, призывая обратиться к русской деревне и «исконным ценностям», сам никогда даже в провинции не был, разъезжая и живя в столичных городах. Стихи они писали с простонародным говорком и нередко путались и оговаривались, называя какие-то сельские реалии. Конечно, профессиональному пародисту трудно было пройти мимо таких явных языковых огрехов и словесного «сюсюканья». Кроме того, пародии указывали на явное убожество и лживость мнимой позиции такого деревенщика.