а вот и площади запели

Видео:Сектор Газа. Мультипликационный клип.Скачать

Закат на питерские крыши

Закат на питерские крыши
Льёт остывающую медь.
И в тишине легко услышать
То, как Нева умеет петь.

Как подпевают ей каналы,
Их песня радости полна.
И выдаёт свои хоралы
Адмиралтейская игла.

Поют дворцы, поют соборы.
У неба тоже голос свой.
Мосты, как будто дирижёры,
Разводят руки над водой.

А вот и площади запели.
И, пусть закат уже потух,
Звучит такая а капелла,
Что перехватывает дух.

Но не темнеет. Любо слушать
Ноктюрны этой тишины,
Что, у людей врачуя души,
Лишь в ночи белые слышны.

Видео:Гимн России! Аж дух захватывает.Скачать

Закат на питерские крыши

Закат на питерские крыши
Льёт остывающую медь.
И в тишине легко услышать
То, как Нева умеет петь.

Как подпевают ей каналы,
Их песня радости полна.
И выдаёт свои хоралы
Адмиралтейская игла.

Поют дворцы, поют соборы.
У неба тоже голос свой.
Мосты, как будто дирижёры,
Разводят руки над водой.

А вот и площади запели.
И, пусть закат уже потух,
Звучит такая а капелла,
Что перехватывает дух.

Но не темнеет. Любо слушать
Ноктюрны этой тишины,
Что, у людей врачуя души,
Лишь в ночи белые слышны.

Видео:Флаг США падает под гимн РоссииСкачать

Стихи

I. УХОДЯТ СОЛДАТЫ

У МОРЯ, У МОРЯ, ГДЕ РИМ

Не слышим с лошади музык,
пьянит её кумыс.

Есть ход за Маятник, да вдруг
на труп не хватит дров.

Я строг, костёр, и пышет Рим,
а он уже без рам.

У лошадей кружит метель,
жгут светлый дух ряды,
и море, севшее на мель,
все ходит у воды.

Рисую: у моря стоит лошадей
две-три, сосна, щегол,
это поёт с водопоя Рим,
в туфельках, злой, румян.

Это под звёздами Желтых Псов
море роится вспять,
желтые звёзды его петель
как ожерелья толп.

Ты множествен, ты эросцвет и ум,
где сеять ген, кого, убив, умыть.

А я иду по ковылям, как Овн,
а ты одет, как девушка, в венок.

Я рад и редок, замахнул на Жизнь,
а ты не рок, не друг, и дал жетон.

Я честно вылил вниз в стакане кровь,
ты чтиво туч. Скажу и про любовь:

как сел щегол на лошадь, и — табун!
как бьют яйцо Земли — в лицо, в набат!

А я иду, как огнь и гонг времян,
а ты идешь, как девушка, — плашмя.

Еще не вскрыты эти маски,
ямбические у пеана,
рождаемы, как желудь, в каске,
в фасетах глаз у Океана,

у ритмика, живущий в Мире,
с огнем, и пеплом в виде пальмы,
он может сжать рукой миражи,
и из людей польются капли.

Двуноги птицы! а не твари,
и их витки между ногами,
с ключами в щель от двери к двери, —
кто претендент на монологи?

Я знаю, лишняя победа
над временем у гравитаций,
и будут рушить вашу правду,
я буду рисовать гравюры,

как мисты, невидимки с ролью
танцующею, или — втулки?
и если вас возьмут за горло,
я выберу из шеи дудки,

и, финалист летучей шхуны,
в плаще из линз над берегами,
и будут рушить ваши шкуры,
я высушу их на пергамент.

Не речи! — выбритые тоги
рифмованных от носа к носу,
и всех кифар и эдов торги
в постскриптум к этому анонсу.

Весь Рим бежит, и шаг широк,
их рот — распахнутый до щек,
махнув рукой на позы Трех,
я указал на грим дорог.

Я говорю, открыт Закат,
я вижу жест бегущих спин,
от этой гибели за так
остались щеточки от псин.

По воздуху, и греблей же, —
и как миллионы крыс в аду,
лишь с онемелых грабежей
идёт огонь и дует дух.

Руины ширятся с ногтей,
солдаты падают в строю,
и в руконогой быстроте
один стою я и — смотрю.

Ты занавеска радужная, до ног,
с тимпанами, и зал, и угль,
из юности, а я гунн,
свод музыки, а я глух.

Я знаю их язык, мим,
но робкая, а мой мах смел,
их ярок взор, цветной грим,
мозаика, я черно-бел.

Носилки в Рим! где Зевс и фриз,
и много губ фруктовых, и момент,
поймётся ль логос их чаш, фраз,
уймётся ль мир твой, обо мне?

Отхлынется, уйдут они в рок,
лишь в фотокопиях кружки глаз,
и вздрогнется, что всё в нас вдруг,
когда настанет время: нет нас.

Ты жимолость, а я у Мома торс,
у Тибра я стою без стен,
опомнится, ты некто, я ни кто,
что жил-были, ты ветр, я сеть.

Что живы ли, ты ветр, я сеть,
опомнится, ты некто, я никто,
у Тибра я стою без стен,
ты жимолость, а я торс.

И вот настанет это «нет нас»,
и вздрогнется, что всё в нас вдруг,
лишь в фотокопиях кружки глаз,
отхлынется, уйдут друзья рук.

Уймётся ль яд твой обо мне,
поймётся ль пена их чаш, фраз,
и много губ фруктовых и монет,
носилки в Рим, где Зевс и фриз?

Мозаика, я черно-бел,
их пылок вид, цветной грим,
ты с робостью, а мой мех смел,
я знаю их язык, мим.

Свет музыки, а я глух,
ты с юностью, а я гунн
с тимпанами, где соль и угль!
ты, занавеска радостная до ног.

Здравствуй!
В синих морях голубые дожди отзвенели.

Птицы
включили все караваны, и с криком тебя провожают.

Это
кони Патрокла плачут в бою, где гибнет хозяин.

Небо
пылающих шпаг ангелимов на тучах трепещет.

Камни
идут с Гималаев, чтоб взять тебя в эхо Удмурта.

Гимны
выбросив в море и каски снимая, плачут герои.

Чаши
опустошены, и кончается Пятое Солнце!

Пчёлы
склонились в саду, он любим и посажен тобою.

Очи
закрою твои голубые, ты храбро сражалась.

Нектар
был красного цвета и горек.

Женщин
хоронят рукой и теряют Отчизну.

И настанет тот год и поход,
где ни кто ни куда не придет,
и посмотрят, скользя, на чело,
и не будет уже ни чего.

Пой, зегзица, святой Органист,
провозвестница у камикадз,
— Ты собаку свою ограни,
все же это судьба (как-никак)!

В желтых лилиях вырос подол,
две ноги, раздвиженки любви,
кто-то жил, кто-то шел, кто-то пал,
и ушел, Космонавт лебедей.

Лишь спичкой чиркну, и узоры из рта,
кубы, пирамиды, овалы.
Не тот это город, и площадь не та,
и Тибр фиолетов.

В ту полночь мы Цезаря жгли на руках,
о Цезарь! о сцены!
И клялся Антоний стоять на ногах,
и офицеры.

Мы шагом бежали в пустынный огонь,
как ящерицы с гортанью,
сандалии в коже а ноги голы, из молний когорты.

И до Пиренеев по тысяче рек
мы в Альпы прошли, как в цветочки,
и сколько имен и племен и царей
вели на цепочке.

Триумфы, и лестниц Лондиния стен,
и Нил, и окраины Шара,
на башню всходя, и дрожала ступень
от римского шага!

Что это у нас после Мартовских ид?
лишь склоки Сенату да деньги,
мир замер в мечах, вот когорты идут
по Аппиевой дороге.

На стенах булыжных не тот виноград,
кричали и мулы в конюшнях,
что Цезарь ошибся, что Октавиан.
А мы не ошиблись.

Тот был Провиденье, Стратег и Фантом,
и пели уже музыканты,
что этот не гений, а финансист,
он — Август, морализатор.

Сбылось, и империя по нумерам.
Но все-таки шли мы в Египет,
но в мышцах не кровь, а какая-то мгла,
мы шли и погибли.

Пылал Капитолий. И пела труба,
и Тибр содрогнулся, и кони! —
О боги, мы сами сожгли на руках
сивиллины книги!

Еще неизвестно, ли Риму конец.
(Вот спички не жгутся, а чиркнул!)
Не тот это голубь, и лошадь — не конь
от Августа до Августишки.

Тибр был — кровеносен в Империи Z.
Не Рим это, тот же, но всё же,
не мрамор кирпич и веревки не цепь,
и Аппий — весь в ветках.

Стальные когорты в оружье ушли,
а было их столько, а сколько?
Хожу, многошагий, они из земли
глядят, как из стёкол.

А кто-то в ту полночь из тех, кто стоял
с зашитыми ртами,
и Доблесть, и Подвиг — оклеветал,
а трубы украли.

Двутысячелетье скатилось, как пот,
народы уже многогубы,
и столько столиц, и никто не поёт, —
украдены трубы!

Как призрак, над крышами стран — электрон
да ядерный рупор.
Не тот это голос! Зачем я, Тритон,
взвывающий в Трубы?

Имперские раковины не гудят,
компьютерный шифр — у Кометы!
Герои и ритмы ушли в никуда,
а новых — их нету.

В Тиргартенах уж задохнутся и львы, —
не гривы, а юбки.
Детей-полнокровок от лоботомий
не будет, Юпитер!

И Мы задохнутся от пуль через год,
и боги уйдут в подземелья.
Над каждым убитым, как нимбы (тогда!)
я каску снимаю.

Я тот, терциарий, скажу на ушко:
не думай про дом, не родитесь,
сними одеяло — вы уж в чешуе
и рудиментарны.

И ваши пророки, цари и отцы,
горячего солнца мужчины,
как псы, завертятся на «новой» Оси,
как кролики на шампурах.

И больше не будет орлят у орлов,
их яйца в вакцинах.
С березовых лун облетит ореол
без живописных оценок.

И вирус с охватывающим ртом
научит мыслителей Мира,
не хаос, конечно ж, и даже не смерть,
но будут в гармонии срывы.

Смотря из-под каски, как из-под руки,
я вижу классичные трюки:
как вновь поползут из морей пауки
и панцирные тараканы.

Ответь же, мне скажут, про этот сюжет,
Империя — головешки?
А шарику Зем.
Я вам не скажу,
я, вам говоривший.

В снегу лисиц сивиллины Трилоги,
требуквен Рим,
лишь в Красной Кнопке боевой тревоги
я повторим.

Как молний и акул не мыслим стулья,
как эхолот,
я звуколов, а этому Столету
я эпилог.

Легко расстанусь с рёбрами по телу
и с прахом ваз,
и это вы и век уйдёте в Лету,
а мой возврат.

У ноты нет ни линий с языками,
она как мист,
в единый миг из камня возникает,
из метастаз.

Мне механизмы чужды междуножья,
рождён, как Бык,
мой красный мускул серии не множит,
им полон миг.

И смерть меня не более ужасна,
чем взлёт пыльцы,
поют уж гимны в воздухе у жизни
Ея гонцы!

II. УХОДЯТ ЦЫГАНЕ

Над городом (не договаривай!)
луна с песцом.
На пальчике доигрывай
себе.

По Невскому с цитатами
тех лет
я ухожу с цыганками
телег.

С бутылками и с бубнами
всех лет,
с колечками и с бубнами —
валет.

С гремушкой целлулоидной
с утра,
со всеми поцелуями
у рта.

С верёвками, с конем моим,
с ножом,
с туфлями канифольными
ста жен.

С цыганками и с дынями
гитар,
я ухожу от имени
гитан.

С кибитками, цветастые,
с пургой,
с шампанским и с цыганками —
уход.

Я говорю три формулы
с икрой:
пиковая, трефовая,
и кровь.

Кто помнит кудри с розами,
бокал!
Как голосами грозными
пугал!

С романсами (ножовые!) —
укол,
срезали, будто ножницы
у горл.

За голенищем с гирькою
ножи,
с цыганками, за горькую,
за шар души.

За кровь мою, открытую
ветрам,
за ту любовь ответную, —
спасибо вам,

что шли вы, огнестрельные,
на нас,
что били не со стремени,
не нож на нож,

за вбиты в позвоночники
болты,
за ручки позолочены, —
бинты, бинты,

за ножки перламутровы, —
медны,
за зубки перебитые, —
менты, менты.

От этой топи-ильмени
семь бед.
Я ухожу от имени
к себе!

За зори с разносолами
семь мук,
шатёр мой разрисованный
сниму.

С каймою шали шелковой,
с узлом,
с дудой и Белой Лошадью
уйдём.

С пустой деньгою медною,
с сурьмой,
с комедией, с медведями,
с серьгой!

От этой тьмы египетской
(а то — убью!),
я профилем египетским
уйду

с тарелочкой фаянсовой
во рту!
Живите же с финансами, —
вот тут,

с билетами, по литере,
от — до,
мундиры и строители, —
казённый дом!

Со свистом, целым табором,
цугом!
Живите же по табелю,
и без цыган.

Я ухожу, уходим мы —
в свою!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ни сказок про вас не расскажут,
ни песен про вас не споют.

Что в этой, циничной и людной,
я призрак старинный меня,
я выйду дорогою лунной,
и нет ни ножа, ни коня.

Их нету, на пленках из кино
осталась их гордая грудь,
убиты цыганские кони,
и не с кем теперь говорить.

Взлетели, как ласточки, сабли,
и в землю зарыты курки,
и нету дамасской полоски,
и нечего делать рукой.

Мне мрачны мышиные войны,
мы вышли в открытом бою,
разбиты безумные вина,
а эти, целебны, не пью.

И струны дуэнде гортанны,
бесслёзный и яростный плач!
А если берутся гитары,
то как мертвецы на плечо.

А выйдешь один в полнолунье,
луна освещает меня,
о если б бокалы наполнить
и свистнуть в два пальца коня!

О если бы новые встали,
как струны из красных рубах,
припрятаны кони и стали,
я дам им, не дрогнет рука.

Одену их в грозные нимбы,
кинжалы, и стремя, и плеть,
но юноши эти из лимфы,
им хочется жить, а не петь.

Хожу я, как призрак, по саду,
Медведицы ковш не кипит,
и девушки с гривой пасутся,
но
на пальчиках нету копыт!

Давно, что, может быть, чуть слышно,
среди озёр, где лунный тон,
скажи, когда-нибудь счастливой,
не отвечаю, и не то.

И жили мы, уже чужие,
но всё же двое, а теперь,
и маски гипсовой, тяжелой
твоей вражды я не терпел.

Но в этот век мечтать о ветке
из соловьев, — в который раз,
как два сокамерника в клетке,
и кто кому погасит глаз.

А может быть, еще возможно,
я выну карту короля,
а может быть, еще возьмёмся,
я украду тебе коня.

И мы умчимся в Дом Надежды,
и Смерть повесим на суку,
и этот саван не наденут,
в ногах лампаду не зажгут.

А может быть, конь бег убыстрит,
иголкой спрячешься в саду,
и не найдёт тебя Убийца,
я выйду, что-нибудь солгу.

А может быть, обиняками
я Коменданту стану друг,
и твою карту обменяю,
и твою пулю — мне дадут.

Моих литот, моих гипербол
остался, может быть, стакан,
уж на чешуях от гитары
ещё поет тебе цыган.

О эти черные чешуи,
как перья коршуна зари,
в твоей стране живут чужие
и лгут свои календари.

Давно уехали кибитки,
и листопад лежит спиной,
краплёных нет, все карты биты,
и всё же ты побудь со мной.

За эти звуки горловые,
моя цыганская звезда,
кричали руки голубые,
что не сойдутся никогда.

Я только руки отгибаю
от умирающей груди,
но эти руки голубые
не отогнуть, не уходи.

Я чужеземец, и по крови
никто, помощник, не придёт,
я руки пальцами покрою,
и этот холод отойдёт.

У нас все годы високосны,
и нет ни завтра, ни потом,
а эти стены высоченны,
и не взорвать казенный дом.

Я эти стены обиваю
безумным лбом, и у груди
я эти руки обливаю,
и обовью, — не уходи.

Не уходи, она посмеет
тебя забрать по февралю,
и плач постыдный и посмертный
тебе, живой, я говорю.

Если белый, как лунь,
то бери черенок,
окуная в лохань,
я точу черный нож.

В кладовой на суку
есть запас у меня, —
положу и скую
из цыганки коня.

Карта вынута треф,
голенище войны,
по решению Трех
медь цыганской струны.

Всех, кто носит мундир,
стремя льёт по углу,
на цыганский манер
я найду и убью.

Буду всякую ночь
я стоять над страной,
выйдут вон, выбьют нож,
я зарежу струной.

Не за то, что у вас
ненавидят цыган,
а за то, что у вас
бубна нет и цимбал.

Стой с кнутом по степи,
мой цыганский патруль,
птицу черную сбить —
нет серебряных пуль!

Нет пчелиных свечей,
наших ласк огневых,
нет гортанных речей,
чернооких гнедых.

Медь натянет романс
у цыганской струны, —
нет за то что у вас
Андалузской луны!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но покрыты золой
ноги, нож и стакан,
и сидит, сам не свой,
плачет старый цыган.

Я не хочу на карту звездной ночи,
закопанный, хоть это ни к чему,
по мне идут империи и ноги,
я слышу орудийные шумы.

Я вижу воздух, молнии паденье,
я вижу спички вспыхнутых комет,
я мог бы выйти, но куда пойду я,
я мог бы петь, но в голосе комок.

Зачем мне тазобедренные кости,
и череп, и цветы посмертной лжи,
вот две ноги лежат, как водостоки,
при жизни я не помню, чтоб лежал.

А если и, то и не на Сиренах,
мне девять Муз не пачкали чело,
и сколько, карий, глаз я трогал синих,
земные ню, — несметно их число.

Я не таился, как фонарь секретный,
я шел по Солнцу, освещая грязь,
а тут чужие шепчутся скелеты,
что на плите моей златая вязь.

Ваш Шар замёрзнет, выключен, потухнет,
меня завидя в прорезях Пяти,
и Бог уйдёт в магнитные потоки,
скользя по пряжкам Млечного пути.

Как нуль, посудомойщик Мирозданья,
в светящейся нейтринной пелене,
уйдёт, отставив с пальчиком мизинчик
с навинченными кольцами планет.

И убежит, как бешеный, за ширмы
закройщик глин и прочих униформ,
и каждый шаг, увешанный Шарами,
звонит, как алкоголем, у него!

Я говорил, сожгите это тело,
снимите имя с книг и что о них,
я буду жить, как пепельное эхо,
в саду династий автор-аноним,

где, может быть, не всё и голубое,
но не склоняют ветви дрожи ив,
где нет ни чугуна над головою,
ни пальцев, указательных, как Вий.

Здесь льётся кровь людей, как водопады,
и серый снег всеобщих метастаз,
я не хочу ни в Ямбы, ни в Адепты,
где, что ни встречный, смертник и мутант.

Я жил уже, у индов пересмешник,
и повторим, как метеор на Мир,
я жду агон, чтоб выйти перед смертью
туда, где нет ни Я, и ни Меня.

И белые ночи, и черные речи,
и аист эстонский, — как Нотр-Собор! —
и голос нахлынет, огромно-очерчен,
и сердце изогнуто, как скорпион.

Неловкие души, им нет отступленья,
взбегают на Башни, как парус с мечом,
и вот и Победа, и бьются о стены,
и локти кусают, им чужды мечты.

И вот — снова бой, и опять они живы,
мечи вознося, и, как призраки, льют
кровь вымысла зла, я их, панцирных, вижу,
о братья в атаке, и я их люблю.

Я помню, как саги шли на Константина,
усеянный лодками Рог Золотой,
и стук топоров, рядом колющих стены,
и лиц их, сияющих в смерти — зарёй!

Я помню гром пушек Тулона, Седана,
и черную шпагу твою, Борджиа,
мы видим войну, как сады у десанта,
и ядра, и крючья, и на абордаж.

Я был Гибралтар и алийские чалмы
на первый порыв, но я не был Осман,
я Косово помню и Негоша плачи,
и Косово-2 у югославян.

Мы дети Стены, наше небо в овчинку,
и вот и рисуем ландшафты свобод,
коррозию молний и бега, — о чем ты?
нет битв и не будет, затмит небосвод.

Я битвы ломал, как широкие свечи,
костюмы меняя от фижм до сапог,
от бомжей до красной одежды Тибета,
и ненамагничен мой черный компас.

Но, чисто листая страницы Страбона,
мне стул не подходит, и проклят мой стол,
неловкие души ломаются быстро,
им мирные рамы — стеклянная сталь.

Я помню лимонные циклы Гранады,
и пули, и губ гиацинты коней,
ужасны угары цыганской гитары,
и сабельный листик, и гром, и конец.

И нет мне таблиц, и не по Реомюру,
ныряя за древней и нотной доской,
а голос-логаэд бегущих по морю
мне душу терзает и полнит тоской.

III. УХОДЯТ ЖЕНЩИНЫ

Весна снеговая, а я не спиртной, а табачный.
— Три башни, три башни!

Сидящий пятнадцать непишущих лет,
три башни я вижу, их красно-коричневый цвет.

В тех башнях три женского тела сидят
и белые груди едят.

Пред ними три стула, новы и голы,
на стульях три шляпы моей головы.

И плавают в тучах из слизи и гроз
три лодки-селёдки в тарелке из роз!

Сорок четыре дочери земель Морс,
голохвостые,
спириню,
стола ножку
сжимая между ног и вертя,
вызывают
судороги, оргазм; текло.

Что им видится?
духи да челн
и бездонность животных миров,
где Плутон
вставляет весло,
вот Юпитер
лезет к ним в лаз,
а Сатурн
прицепляет булавкой кисть,
виноградину, и говорит: грудь.

Сорок четыре дочери с грудками псиц,
без сосцов еще, надувные соски торчат,
столоножки
сжимая в обхват,
духов зовут, похоти полны.

Похоти полны ко мне, но я
сплю и сплю, нулевой вариант,
губы (свои) к губам (своим).

Я их вижу, жадных в дожде,
изливающемся
между ног,
и, сзывая
духов космо-звезд-планет,
мстят мне (мысленно),
злобой задавясь,
зубки кроличьи, языки из ртов.
Ай, астральные читки мертвецов!

Сорок четыре фригидки
вертят столы,
стук да стук,
обо мне им Миры
клювиком водят между колен
и долбят им пленки до утра.

Как сказал Всевышний Кастрат:
эти девушки добро и любовь,
(но не рвут, а пленки им гнут),
но пока, добавил, а потом,
посвященные в твой жетон.
ведь ночью и иначе жизнь их не ждёт!

Слушают в уши, с Верху голоса,
а видят мой абрис, злой лай,
росчерк рта,
ушки кабана,
и красный мускул, — как солнечный удар!
И думают, спело дрожа:
— ЭТО мне!
И это МНЕ же!

Поэма потеряна;
я говорю, повторима.

То, чего нет, досочинится
слогом
особо-согласным.

Эрос мой резок, но пуст.

Что ты меня обнимаешь, как ножницы, дева?

Я не шар сунский.
Лежу у берегов гребли, как
выпуклая лодка.

В воздух войду, и ни шипа, снего-дубы.

Дерево пилят на книги. Пусть пилят.

И кто-то в костер, по-ихнему угли,
уж мою голову
подкладывают и подкладывают,
и подкидывают.

Девочка в розгах. Унесу ее в пески
к змеям. Там они обмоются.
Как кстати.

Вода бежит,
луна брезжит,
перебрызгиваются.
Шар сник. Я слег.

Снего-дубы. Синева. Я пропащий.

Книгу ногой отшвырну.

Пусть пишут псы и целуют у литер,
то, что целуют.

В воздух войду, и ни шипа,

и, дыша,
у дерева высплюсь. Пошел
в печи, писака, пищалка, шептун.

Пой, Одинокий Сыночек!

Дерево пилят на книги,

а у них
разве что внутри,
как у кошек,
лучевая, мочевая!

Улитка с корзинкой,
лягушки стоят на камнях, как сфинксы,
и ветр в осинах!

Дрозды, целой стаей, у ягод.

Звезды всё ближе.

Сверчок!
кто-то уйдет.

Я не шезлонг аллюзий.

Земля, как разрезанная пила.

Кровь, как мясо, кипит,
новолуния нет.

Вижу в руке Шары Земные
фонариками, дождевыми грибами.

Уход и стук человечьих лап
оп-оп, ап-ап.

Уходят,
их губы в рогожках, в песцах, в каплях, как звук.
У холла
попытка возврата, ступеньки стучат, отключаю звонок.

Их чаши
забыты за бунт на коленях моих золотых, где гремел алкоголь.
Прощайте,
из памяти, числа, я их рифмовал, алгоритм.

У оды
на улицу, в листьях, в такси, запахнувшись там, где нагота,
уходят
на пятках из ниток, в подошвах, на ноготках.

С ушами
не стоит и нянчиться, столько волнений, ушли.
Ужасно! —
в крестах их Варшава, и С. Ленинград, и Париж, и Сибирь, и Нью-Йорк, и Иерусалим.

У сверстниц,
ушедших в петлю, в карбофос, головой о панель, —
уж вестниц! —
их дочери, внучки, в портфеле пенал,

из окон
влезают, карабкаясь, как скалолазы, луна и видна и медна,
их звонко-
поющие губы не будят меня.

Простишь
измен целлулоид, — за страусовый чулок!
Престиж
мой абсурден, а ревность бредова, — при стольких числах!

Уход
и меня недалек, вот уж шаг, и привет, черемис!
Удод
на болотах поет, и сверчок зазвенел через мост.

Я лягу,
куда не хотел, в эту сыворотку из глин,
и ложью
покроют мой торс безлюбовный — рябин да калин!

И ложью
закопан досмертно, лишь дырка для рта,
и лошадь
издохла, и меч в чемодане, и сохнут уста.

Меж тем,
как ракета, летящий, я вспыхну в огне,
метели,
цунами, мистраль и динамоудары поют обо мне.

И женщин,
рифмованных мною, останутся на континентах гудки,
их жемчуг,
оброненный в море и рыболовецкие гамаки.

И с визгом
и жалобным воем смотрели и будут смотреть,
как свистом,
с ножами над головою встречаю я жизнь и приветствую смерть!

Двадцатый! —
о Господи Бомже, иди к идиомам, за ним
тридцатый,
потом девяностый, как винтики, кто их — незаменим?

Я тысячелетник
и сын Намагири с Пэн Ку, магнитная ось, где Восток,
телега,
синдром колеса, на коленях — все те ж.

Всё то же,
и крыши Египта, и порох Китая, и Пятое Солнце, ацтек.
Весталки
и пифии тоже рожают уже из шприцов из аптек.

Но это нюансы,
как, скажем, не груши, а гири в саду,
не важно,
и, может быть, скоро, но новые юноши, я их посеял, взойдут!

Не люди,
а громкогудящие Звери в оправе из молний, — всё, что не муляж,
луддиты,
любовники, и гладиаторы, и скоморохи, и всё, что мятеж.

Мне ближе
вот эти, чем гибель Империй и кучки культур, и т.д.
в манеже
банкующих Номенклатур, или силос из демоса, или «идей».

Ах, нигиль,
я знаю азы, не рожденный, а вычерченный на небесах.
А книги
сожгите, как тело, как лодку, как колос, — я их не писал.

📺 Видео

Прадедушка (с субтитрами)Скачать

Хоккеистки России заставили смолкнуть трибуны, освистывающие российский гимн Женский МЧМ 2017Скачать

Непередаваемые ощущения. Наш флешмобСкачать

Розыгрыш. Весёлый водитель маршруткиСкачать

СОЛОВУШКА ♥ОЙ КАК ТЫ МНЕ НРАВИШЬСЯ ♥В РОЩЕ ПЕЛ СОЛОВУШКА ♥ РУССКАЯ МУЗЫКА ♥WLV ♥ RUSSIAN MUSIC HITSСкачать

Калинка Малинка в Торговом центре \ Russian song Kalinka Malinka at mall by choirСкачать

Через года, через века ПОМНИТЕ...Скачать

Путин играет на пианино Сектор газа ЛирикаСкачать

СПЛИН - Романс [Клип]Скачать

RT, Эту страну не победитьСкачать

Внезапно! В ТЦ хором поют "Смуглянку-молдаванку"Скачать

Весь зал поднялся под песню 'От героев былых времен'Скачать

Тайпан, NAZAMI - Заплела косы (Официальная премьера трека)Скачать

СПЕЛИ КАТЮШУ НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ | ФЛЕШМОБСкачать

Песня Служить России Военный парад Красной площадь патриотические песниСкачать

Исполнение гимна России болельщиками после матча с СШАСкачать

Флэшмоб - 9 мая - День победыСкачать